что скоро тебя вызовут на очередной допрос к новому следователю. Но пообещать, что он будет честно расследовать дело, не могу. Видишь, как прогнила система? — Он усмехнулся. — Спецслужбы плодятся и множатся, а там плодятся шакалы и стукачи, которые мать продадут за право владеть и процветать. На западе ведь можно владеть хоть заводом, хоть яхтой, хоть самолетом, хоть дворцом и островом и не скрывать этого. А здесь ты вроде как область держишь, а нужно соблюдать приличия, вот одаренные туда, на запад, носы и повернули. Чую, будут шатать систему.
— А Горский? Он же может лишить их дара, — вспомнил я то, о чем все знали, но говорить было не принято.
— Горский смертен. Нет Горского — некому лишать. Наверное, они так думают. Детишки их спят и видят себя в Лос-Анджелесе на кабриолете, только и успевают их сажать. А потом — сразу отпускают. Кстати, ты знал, что Тирликас — агент БР вроде как на пенсии, и он к Шуйскому был приставлен?
— Знал, — не стал юлить я.
Кардинал посмотрел с сочувствием.
— Мы работаем, чтобы тебя отмазать. Кагановский — лучший адвокат в Михайловске, он пытается разворошить осиное гнездо, а по тому, кто как суетится и препятствует следствию, и попытаемся вычислить крысу. Правда, суетиться могут и те, кто просто не хочет работать, кого устраивает, что подозреваемые найдены, и дело можно закрывать. Слишком много заинтересованных, Неруш. Ну, или незаинтересованных.
Меня снова охватило отчаянье. Будто бы открылась форточка в нашу реальность, и оттуда потянуло тухлятиной. Я уже месяц сижу, и никаких движений по моему делу. Ну, допустим, принесет мне Кардинал имя убийцы на блюдечке, и что мне делать с этой информацией? Кто мне поверит, если это будет высокопоставленный уважаемый человек? Прямых доказательств-то я достать не смогу.
На всякий случай я считал желания Кардинала: он искренне хотел, чтобы я вышел. Личная симпатия тут совершенно ни при чем. Ему нравился не я, ему очень не нравилось то, что происходило наверху. Гнилье не нравилось, а также крысы, шакалы и стукачи.
Наверное, умный цыган, или не цыган, или кто он по национальности, отлично представлял, какой глобальный дерибан начнется, когда система рухнет, как кровавыми цветами расцветет свобода. Для него это равнялось беспределу, который недавно случился на хате.
Помолчав немного, он подтвердил мои предположения:
— Понимаешь, Неруш, система… Она ведь правильная. Но человек такая тварь, что оскверняет даже самую лучшую идею. Взять анархизм, который подразумевает общество, где нет насилия над личностью. Что в этом плохого? А мы что думаем об анархизме? Что это банальное право сильного и беспредел. Режь, воруй.
Все это было мне известно, но я не стал перебивать. Кардинал взял паузу, выкурил сигарету и продолжил:
— Знаешь правило: работает — не трогай? Вот так же и с государством. Еще бы не человеческий фактор… — Он махнул рукой и снова закурил. — Мне не нравится система. Я ее ненавижу. Но если разрушить то, что работает, будет еще хуже. А я хочу спокойно жить и делать свое дело.
— А тебя по какой статье загребли? — спросил я то, чем давно следовало бы поинтересоваться.
— Сокрытие доходов. Пятихатка грозит. Кагановский, который и меня защищает, обеспечит треху, отсижу полтора года, ерунда. Если смута начнется, в тюрьме будет самое спокойное место.
Я вернулся на шконку, закрыл глаза и долго ворочался. А когда заснул, мне снилось, что наша команда играет с «Баварией». Они штурмуют ворота, но я — лучший в мире вратарь, и им никак не пробиться. Каждый мой пас — это наша атака. Гол! Гол! Еще гол! Ноль — три в нашу пользу!
И так хорошо, что просыпаться не хочется. Микроб в моей голове пропел: «Но дороги, которые мы выбираем, не всегда выбирают нас» — и песня перетекла в гул гудка, знаменующего подъем.
Сегодня двадцать второе января. Какой день недели? Все в голове перепуталось. Светлый почти реальный сон еще не выветрился, и настроение было, как после хорошей игры. Полжизни отдал бы за возможность погонять мяч!
Дальше — все как всегда. Завтрак. Кормили тут на удивление хорошо, как в столовой средней руки. В нашей реальности, я читал, без передач в заключении можно было загнуться, здесь — нормально существовать. Старожилы говорили, тут даже витамины давали весной и осенью, чтобы сидельцы не зачахли. Как ни крути, эта система работала гораздо лучше, чем в моей России.
Потом начался шмон. После него— следственные мероприятия и прогулка или спортзал. Я потянулся к спортивной форме, которую передал Димидко, но ветрухай сказал:
— Нерушимый! У тебя — следственные мероприятия. Готовься.
— Сегодня? — переспросил я, вспоминая совет адвоката ничего без него не говорить и не подписывать.
Странно, что Кагановский не предупредил о своем визите. Или это беседа с операми или каким-то начальником? Посмотрим. А может, пожаловал новый следователь. Как там его? Брайшец В. А. Представился пожилой еврей, похожий на Кагановского.
Нет, кэгэбэшник из Москвы вряд ли поедет сюда в глухомань, скорее меня доставят в Михайловск. Вот и хорошо, покатаюсь, хоть картинка сменится. Значит, не следователь, а кто-то из оперов — опять будут допрашивать, кто инициировал побоище, кто где стоял и так далее. По совету адвоката я гнул линию, что нейтрализовал беспредельщиков, чтобы не было новых жертв, и такая версия всех устраивала.
Поскольку новый исполняющий обязанности начальника СИЗО был заинтересован в том, чтобы подвинуть Борова и занять его место, опера ко мне относились скорее благосклонно, опасаться было нечего, и присутствия адвоката не требовалось — я-то никого не убил, скорее предотвратил новые смерти.
За месяц я изучил все переходы в Санатории, и сейчас мы действительно шли туда, где находилась администрация. Но она была на третьем этаже, а свидания и беседы с операми проходили на первом, где мы встречались с Кагановским. Туда мы и направились. Миновали дверь знакомого кабинета. Остановились напротив той, что рядом. Щелкнул замок. Конвойный усадил меня на стул, пристегнул наручниками к кольцу, ввинченному в столешницу, и предупредил:
— Смотри мне! Чтобы без глупостей!
Видимо, и сюда дошли слухи, как на допросе я выломал это кольцо и чуть не бросился на следователя. Странно. При прошлой беседе таких мер предосторожности не было, мне даже наручники сняли. Или все-таки придет не опер?
Конвойный глянул на часы, и в этот момент дверь распахнулась. Я обернулся. Интересно, кто же там пожаловал.
— Свободен, — проговорили тонким хриплым голосом.
И в кабинет зашел… зашла… Давным-давно я читал «Отель у погибшего альпиниста», и там был персонаж неопределенного
