те же грабли, да?
Накатывает невероятная злоба на себя, дурочку, в очередной раз уверенно шагающую в пропасть, и я сминаю рисунок, швыряю его в угол.
Нет! Не будет этого! Не будет этого в моей жизни больше!
Бросаюсь на диван, желая укрыться, совершенно нелепо спрятаться под плед, забыть про все на свете! Кусаю губы, чтоб не разрыдаться от обиды на себя и свою глупую способность привязываться к совершенно неподходящим, неправильным людям.
И все равно плачу.
Потому что так жаль себя становиться, так по-детски жаль…
Проплакавшись, вытираю слезы, выдыхаю…
Минутка слабости уже в прошлом, и сейчас я просто насильно заставляю себя переключиться на более насущные вещи.
Ланка, Вальчик, потом мое обучение… Хорошо, что временно решены сложности с жильем и работой, есть возможность выдохнуть, немного прийти в себя. А то как-то излишне круто меня приняла историческая родина мамы, закружила, завертела так, что опомниться не могу.
Надо будет еще раз съездить в офис Холодова, выяснить, когда точно он возвращается, чтоб понимать, на какой срок своей работы здесь ориентировать Аню.
Потом прорыть информацию про недуг Вальчика. Я , конечно, понимаю, что Ланка, с ее пробивными способностями, уже все везде посмотрела, но , может, свежий взгляд тоже будет полезен… И выяснить, сколько сестре не хватает до полного покрытия суммы лечения в Израиле. И тогда я, параллельно с работой здесь, буду искать еще и приработок, может, в интернете, писать портреты на заказ…
Невольно кошусь на белый клочок бумаги в углу комнаты…
Почему меня так повернуло на нем? Нет, почему, я знаю, здесь все просто. Алекс был моей первой любовью, первым увлечением, первым потрясением… Понятно, что настолько похожий на него мужчина просто не мог не обратить на себя мое внимание… Но в любом случае, я думала, что это все уже в прошлом, что я излечилась… А, оказывается…
Встаю, поднимаю лист, разворачиваю, расправляю. Смотрю.
Каз тоже разглядывает меня, и его глаза кажутся такими… Понимающими…
Наверно, мне всегда хотелось, чтоб Алекс на меня именно так смотрел… Как-то этот выверт мозга называется, когда жертва, понимая, что не избежать насилия, никуда не деться от своего мучителя, невольно начинает подстраиваться под него, искать положительные стороны, даже влюбляться… Со мной такого не было. Или было?
Откладываю портрет в сторону, подальше, прячу его между книгами по медицине в шкафу.
И ложусь на спину, упираясь невидящим взглядом в потолок.
Что во мне живет такое?
Чего еще я о себе не знаю?
_________________________________________
чужой человек и портрет тот чужой
он смотрит так пристально, так тяжело
и кажется, будто внутри расцвело
все то, что боялась, забыла с тобой
чужой человек, не хочу, не терплю
и небо молю, пусть отпустит скорей
пусть ветер вокруг нас завьется сильней
так страшно боюсь, что опять полюблю
чужого, чужого, совсем не того
кого намечтала, кого назвала
забуду, забуду, и только слова
останутся в памяти.
слово всего.
Глава 19
Я тебя нарисую осенними красками.
Желто-рыжим и синим, и зелень плесну.
Пусть окажутся просто нелепыми масками
наблюдатели наши, лови на блесну
и искристою лескою рыб не распугивай.
будет озеро тихим, пустым небосвод
будет толща воды клокотать за запрудою
будем верить, что наше от нас не уйдет
будем ждать и любить, и баюкать полночи
наших будущих маленьких сонных детей
и им счастье, удачу, здоровье пророчить
я тебя нарисую. пойдем поскорей.
____________________________________________________
— Ну как, Марусь? — Ланка, с которой я встречаюсь на следующий день на внутреннем крыльце больницы, выглядит серой. Лицо, кожа, волосы, спрятанные за косынкой… — нормально? Как ночь прошла? Ты меня прости, что я вот так тебя выставила…
— Да все хорошо, — торопливо заверяю я ее, — все вообще отлично! Тепло, и чайник с микроволновкой есть… Месяц спокойно продержусь! Ты сама как? Как Вальчик?
— В саду… — вздыхает Ланка, — не нравится ему там, плачет…
Последнее слово у нее вырывается с дрожью, Ланка торопливо отворачивается, моргает.
И у меня все внутри сжимается.
Конечно, ему там тяжело, непривычно… И люди чужие, а Вальчик такой беспомощный…
И в то же время я понимаю, что никак, ничем не могу ей помочь! Могла бы, если б не ее муж…
Спрашивать про него не хочу, не мое это дело, но черт! Так досадно, что из-за одного урода никак не получается нормально помогать сестре, сидеть с ребенком, пока она работает, и вообще… Зачем он там окопался, мерзавец этот? Как паук, сидит и энергию из Ланки высасывает… А она и без того серая, вон…
— Слушай, — начинаю я, не выдержав острой жалости к сестре, — но может, как-то получится решить вопрос с жильем? Ну… Продать его… Пусть с обременением…
— Не получится, Марусь, — грустно вздыхает Ланка, — оно в залоге же… И платежи просрочены… Короче, не вникай, главное, что пока все есть. А там… Я накопила уже, можно было бы его выкупить, мою часть, я имею в виду… Но толку-то никакого, понимаешь? Если развод, то этот урод запросто туда подселит таджиков или цыган… И все. И я ее вообще не продам никогда. А деньги угрохаю. Те, которые могли бы Вальчику помочь. Тут засада в том, что время уходит… Еще год, полтора максимум, и станет необратимо. Потом только всю жизнь поддерживать, не позволять развиваться в еще большую проблему… А сейчас еще есть вариант на ноги поставить. Бегуном он, конечно, не будет, и инвалидность останется, но станет вполне дееспособен. Такие случаи есть, много. Но все завязано на бабки, к сожалению.
— Ничего, — я обнимаю Ланку, глажу по спине, — ничего… Я помогу, слышишь? Я тоже буду зарабатывать… Вдвоем быстрее накопим…
— Ой, прекрати, — отворачивается Ланка, — думай о себе. Молоденькая, красивая, вся жизнь впереди… Это у меня все уже в прошлом…
— Ну ты чего? — возмущаюсь я, и даже непритворно, — в каком прошлом? Ты очень красивая! Просто надо чуть-чуть выдохнуть…
— Ага… — уныло улыбается Ланка, — красивая… Была… Когда-то… А сейчас на себя смотрю в зеркало — тетка старая… Никаких двадцати пяти не дашь…
— Дашь! Дашь! Не выдумывай! — принимаюсь я убеждать ее жарко, Ланка печально шмыгает
