я не мог, мои лошади двое суток были в упряжи, таская артиллерию 36 вёрст, измучились, как и пехота и артиллеристы. Я вернулся в Ольгинскую и мобилизовал казаков за 4 года переписи, которые могут быть нашим оплотом здесь на месте. Я получил предписание с Шимановским двинуться по направлению в Кучевский походным порядком. Я не могу, так как был два дня в боях без всяких подкреплений… Прошу также сказать, в какой колонне я нахожусь, и от кого я должен получать распоряжения, ибо я вступаю в бой самостоятельно, а подкрепления просить не от кого. Хорошо, что я и так захватил 4 трёхдюймовых орудия»[106].
Нетрудно догадаться – зачем потребовалось Шарову так по-мюнхгаузеновски искажать результаты боя. Получив от наркома В. А. Антонова-Овсеенко категорический приказ не пускать генерала Корнилова на Кубань и будучи осведомлённым о численности и боеспособности добровольцев, он понимал невыполнимость поставленной задачи силами лишь своего отряда. Занявшие Ростов войска Р. Ф. Сиверса не спешили покидать тёплые квартиры богатого города, а следовательно, серьёзных подкреплений не ожидалось.
Вспомним, что в распоряжении Шарова и Шимановского было около 200 кавалеристов и 300 пехотинцев при одной 2-3-орудийной батарее, призванных действовать против 4000 добровольцев, в большинстве своём военных профессионалов, закалённых в боях и преданных своему вождю. Атаковать Добровольческую армию такими ничтожными силами для красных было равноценно самоубийству, к тому же неподалёку находился сильный отряд генерала Попова в 1500 сабель.
Поэтому, во исполнение приказа наркома, Шаров ограничился коротким кавалерийским набегом, обстрелял боевое охранение и обоз добровольцев, и, как только обозначился ответный артиллерийский огонь противника и началась контратака, он быстро увёл свой отряд из-под огня. Затем, чтобы оправдаться перед высоким начальством, он сочинил пышную реляцию с такими перлами, как «за время девятичасового боя убита у меня лошадь» и «четыре пулемёта расплавились в бою», далее, не стесняясь, нарисовал грандиозные потери противника «около 600 человек» (?!) и пленение половины всей его артиллерии – «захватил 4 трёхдюймовых орудия», отметив при этом, что «потерь у меня нет». Такой итог боя означал бы почти полный разгром Добровольческой армии. Однако В. А. Антонов-Овсеенко не пишет, что доклад Шарова смутил его подробным описанием своих подвигов…
Красный нарком развернул кипучую деятельность, пытаясь организовать крупные силы для преследования Добровольческой армии. И хотя в те дни она являлась небольшим отрядом, кочующим по казачьим степям в отрыве от материальных баз, но В. А. Антонова-Овсеенко прекрасно понимал её значение в стане контрреволюции и масштаб личности её вождя, прославленного полководца Великой войны, известного всей России. Маятник народных настроений в любой момент мог качнуться в опасную для красных сторону, и тогда под трёхцветное национальное русское знамя генерала Корнилова могли встать многие тысячи новых бойцов.
Р. Ф. Сиверсу В. А. Антонова-Овсеенко предписал основательно занять войсками Батайск и станцию Кущевскую и далее двигаться на Тихорецкую, чтобы отрезать Добровольческую армию от Екатеринодара. 14 (27) февраля нарком направил Р. Ф. Сиверсу следующее распоряжение: «Прибыли: Макеевский отряд 250 штыков, батарея 5 орудий и 25 пулемётов; Таганрогский сводный – 200 штыков 4 пулемёта, они посылаются на ту же железную дорогу. Примите на себя командование всеми силами, сосредоточиваемыми в районе железной дороги до Тихорецкой. Вам, помимо частей, которые уже получили предписание туда идти (то есть это два отряда и 3-й Латышский), будут подчинены 2 батальона бакинцев и батарея 39-й дивизии»[107].
Подтянув такие серьёзные подкрепления к многотысячной Ростовской группе войск, В. А. Антонов-Овсеенко вполне резонно рассчитывал, что Р. Ф. Сиверс не даст Добровольческой армии прорваться на Кубань на соединение с белым Екатеринодаром. Одновременно красный нарком стремился тревожить добровольцев набегами красноармейских отрядов, шедших по пятам Добровольческой армии, изматывая её силы. В этом смысле, пригодились действия отрядов Шарова и Шимановского.
Считая, что направление движения Добровольческой армии определилось, В. А. Антонов-Овсеенко писал о своих планах: «Я решил, ограничиваясь преграждением Корнилову пути на Кубань, сосредоточить усилия против Екатеринодара, закрепить Советскую власть на Кубани, а затем уже прикончить и Корнилова, отброшенного в Юго-Донские степи»[108].
Глава четвёртая
Путь от Кагальницкой до Егорлыкской
Весь день 15 (28) февраля Добровольческая армия пробиралась по бескрайней бело-серой степи. Солнце разогревало землю, и она слегка дымилась в местах чёрных проталин, где уже проглядывала ржавая зелень. Грязь засасывала обувь, и некоторые бойцы буквально её потеряли, продолжая путь босиком. В сравнении с морозами во время ростовских боёв это им казалось невеликим испытанием. «В колонне опять веселое настроение; смех и шутки, даже среди раненых, которых уже без боев набралось более шестидесяти, – восстанавливал в памяти картину походного дня А. И. Деникин. – Удивительны эти переливы в настроении – быстро меняющиеся и тот огромный импульс жизни у наших добровольцев, благодаря которому малейший проблеск среди тяжелой, иногда удручающей обстановки, дает душевное спокойствие и вызывает подъем»[109].
Иногда бойцы бодрыми голосами запевали песню, которая широко разливалась над привольной донской степью.
Пусть вокруг одно глумленье,Клевета и гнёт, —Нас – корниловцев, презреньеЧерни не убьёт…
Преодолев около 20 вёрст по весеннему бездорожью и благополучно перейдя железную дорогу, к вечеру 15 (28) февраля добровольцы подошли к станице Кагальницкой. На окраине селения, в окружении штаба при конвое генерал Корнилов впервые пропускал войска. Проходя мимо своего вождя, старшее поколение подтягивалось, а у молодёжи загорались глаза. «В Корнилове не было ни тени, ни намёка на бурбонство, так часто встречаемое в армии, – передавал своё впечатление от встреч с Лавром Георгиевичем Р. Б. Гуль. – В Корнилове не чувствовалось “его превосходительства”, “генерала от инфантерии”. Простота, искренность, доверчивость сливалась в нём с железной волей, и это производило чарующее впечатление. В Корнилове было “героическое”. Это чувствовали все и потому шли за ним слепо, с восторгом, в огонь и воду»[110].
16 февраля (1 марта) армия провела в Кагальницкой, а на следующий день, преодолев 27 вёрст, перешла в Мечетинскую, где провела днёвку 17–18 февраля (2–3 марта). За время движения от станицы Ольгинской штаб армии получил дополнительные сведения о районе северных зимовников, располагавшихся западнее Великокняжеской. Они подтвердили опасения командования – зимовники оказались бедны на продовольствие, топливо и жилые помещения, к тому же разбросаны на большие расстояния, что осложняло связь.
На основании полученных уточняющих сведений главнокомандующий принял окончательное решение идти прямо на Екатеринодар и отправил генералу Попову предложение присоединиться к Добровольческой армии. Через 2–3 дня донской отряд ответил отказом, мотивируя его стремлением донцов не покидать пределы Донской области и дожидаться пробуждения казачества на зимовниках.
Отказ этот произвёл на многих добровольцев удручающее впечатление. Дробление и без того немногочисленных сил значительно ослабило лагерь контрреволюции. К тому же без 1500 шашек донцов почти не имевшая кавалерии Добровольческая армия в значительной степени лишалась возможности маневрировать, превращаясь в прикрытие своего многочисленного обоза. К тому же 5 орудий и 40 пулемётов
