плакала и вытирала лицо полотенцем.
Я позвонила в дверь, потом ещё раз, потом вспомнила, что никого дома нет, и начала искать ключи. И в панике долго не могла найти, хотя там и теряться-то негде было… Вовка терпеливо ждал. Потом помог мне попасть в замочную скважину…
И только когда наша хлипкая дверь закрылась за нами на два замка, я поверила, что всё закончилось, и начала реветь прямо в три ручья.
— Тихо, тихо, всё хорошо. Пойдём, умоемся… — он проводил меня в ванную и включил тёплую воду.
Умывалась я трясущимися руками и вымочила всю свою майку. И меня снова затрясло, аж до стука зубов. Вова потрогал мои ледяные пальцы и тревожно спросил:
— Одеяло есть какое?
— Покрывало, там. В правой комнате…
Он сбегал и притащил моё пушистое покрывало, и завернул меня, как кулёк…
Мы сидели у меня в комнате. Точнее, Вовка сидел — прямо на ковре, на полу. А я у него на руках, наполовину выбравшись из одеяльного кокона. Он был живой и тёплый, и прижиматься к нему было лучше, чем кутаться в местами промокшее одеяло. На меня волнами накатывал пережитой страх, я то успокаивалась, то снова вспоминала этих насильников и начинала трястись, судорожно цепляясь за его футболку. Он немного покачивал меня и бормотал какие-то утешительные слова, и целовал меня в прикрытые веки, и от этих поцелуев наконец-то становилось тепло.
Руки мои согрелись, я потянулась его обнять, и тут он прошептал мне на ухо:
— Маечку мокрую давай снимем… — и стянул с меня мокрый топик, а заодно и свою футболку снял. — Замёрзла, маленькая…
Вот тут на меня плеснули жаром прямо конкретно. Я хотела сказать, что так нельзя, не положено, но он уже притянул меня к себе, и мои прохладные груди прижались к его горячему телу, а его нежный язык ласкал мои губы, будя во мне совершенно новые незнакомые ощущения… Я вдруг вспомнила, что надо бы бояться — и сразу забыла, провалилась в этот жар, в захлёстывающее головокружение, в стоны, в водоворот, накрывающий с головой…
Он лежал рядом, и кожа его была влажной и слегка прохладной. Я погладила его по плечу. Лень было даже глаза открывать. И немножко больно всё-таки, сейчас дошло…
Он немного отстранился и смотрел на меня, слегка улыбаясь:
— Какая же ты сладкая…
От этого взгляда было стыдно и хотелось спрятаться, и в то же время, он доставлял удовольствие…
Я перекатилась и уткнулась носом ему в подмышку:
— Не смотри на меня так, я стесняюсь… Хотя нет, смотри! — я принюхалась к своему мужчине, — Боже, как же ты обалденно пахнешь, — вот тут он, кажется, удивился.
— Я потный…
— Пофиг! Обалденно… — Я поцеловала его в плечо. Да, с закрытыми глазами, — А хочешь, пойдём в душ? Не так жарко будет?
Жарко… А ведь, действительно, жарко! Как же я недавно замерзала? Это от нервов всё…
Следующим замечательным открытием было, что мытьё может быть особенно приятным, если вместо мочалки пенку размыливают по телу нежные мужские руки.
Мы вышли из под душа, и он промокал с меня капельки махровым полотенцем, а потом спросил:
— Ещё?
Я почувствовала, что снова краснею. И опустила глаза. И зря, потому что там был… ну… он… про который девушка на первом свидании говорить не должна. Я совсем смутилась и зажмурилась, ткнувшись лбом ему в грудь. Пробормотала:
— Ты знаешь, я не уверена, что смогу так сразу сейчас. Ну… Сразу после…
— А мы аккуратненько…
10. ВЕЧЕР ВОСКРЕСЕНЬЯ
БЫТОВОЕ…
После второго «аккуратненького» захода мысли бродили в голове ленивые, как толстые коты… Неожиданно, как пузырёк из глубины, всплыло: «Вот тебе и сходили на тренировку!» Стало почему-то смешно.
— Ты чего? — спросил Вовка.
— Да про тренировку вспомнила.
— В следующий раз сходим.
Я приподнялась на локте:
— Слу-ушай! А хочешь борща? Я вчера целую кастрюлю наварила.
— Шикарное предложение!
И мы пошли в кухню, борщик разогревать, чайник кипятить и хлебушек резать.
Сметана у меня была заготовлена со вчера, зелень мама тоже привезла.
Суповые тарелки вот у нас, подозреваю, для здорового парня маловатые. Но это мы решим легко, добавкой и ещё раз добавкой.
Вовка остановился в дверях кухни:
— Помочь?
Ой, блин, всё-таки вид голого (простите) мужика меня смущает.
Ну да, не стали мы одеваться, так пришли. Вова сказал, что я и так красивая, и вообще. Про себя скромно не упомянул, но пренебрёг даже трусами — видимо, из солидарности, хм.
— Садись, — я подвинула по столу досочку и тазик со всякой зеленью, — режь давай. И хлеб заодно. И чайник вон карауль, чтоб не взорвался.
— А он должен?
— Надеюсь, что нет. Глянь, спираль там прикрыта? — вечная головная боль с этой спиралью.
Я проверила, насколько согрелся суп, и полюбопытствовала:
— А тебе часто приходилось драться? — и дальше слушала поучительный рассказ, про то, как в его родном городке барыги облюбовали их двор, чтобы наркоту продавать перед входом на дискотеку, а он и ещё двое парней вознамерились этому воспрепятствовать. Рассказ был, честно скажем, жутковатый.
Повсюду они были, эти наркоманы. И вопреки утверждениям газетных статей и школьных учителей, помирали от своей гадости вовсе не быстро, а медленно и отвратительно, вымучивая родственников, таща из родных квартир всё, что под руки попадётся. Вон, на остановку за домом постоянно кто-то приходит, вещи продают. Стыд теряют совершенно, ко всем вяжутся — купи, купи… — сами чёрные, страшные…
Периодически они решались ради дозы на подъездные ограбления. Это значит что? Вечером в подъезд по одному не заходить. Постоянно то там, то тут кого-то бьют по голове и грабят. Если свет не горит — гарантированно заходить нельзя. На той неделе в соседнем доме посреди бела дня на тётку напал. Хорошо, она бойкая баба оказалась, слёту отоварила его сумкой с консервами, да ещё и отпинала. А если вот такая как я?
Выходишь из подъезда — десяток свежих шприцев каждое утро. Почту из ящика не глядя не доставать! Туда кидают регулярно. А в этой среде, между прочим, разгул СПИДа начался. Плюс гепатит и прочее. Чудовищная антисанитария потребления вот этой гадости — это страшно. Потом появилась какая-то группа, они узнали, что все заразились от общего шприца — и стали специально втыкать везде
