жаром
Твой гений чувствовать умел{262}.
На разбор Каченовским «Записки» Карамзина откликнулись журналы «Благонамеренный» и «Сын Отечества». Любопытно, что в последнем случае автором отклика был декабрист Н. И. Тургенев. Выступление «Вестника Европы» с критикой Карамзина, полагал он, свидетельствует, что «русская литература разделяет с нашими обычаями влияние варварства татарского; последний из воинов Батыевых не показал бы в суждениях своих менее достоинства и менее вкуса, как г. двоюродный брат Московского бродяги в письме своем к издателю Украинского вестника… Вот истинное нашествие на совесть и здравый рассудок!»{263}. Однако, как показал С. С. Ланда, выступление Тургенева одновременно представляло собой скрытую полемику и с Карамзиным. Отмечая, что «наш бессмертный историк изобразил яркими чертами те несчастия, которые отечество наше претерпело от ига татарского», в том числе оставленные им следы в «русском характере», декабрист подчеркивал, что последствий ига оказалось больше, «сколько обыкновенно думают». Например, возникновение в это время одного из самых страшных зол современной России — «внутреннего татарского ига» — крепостничества. Спор о роли иноземного господства Тургенев использовал для осуждения крепостничества, подспудно обвиняя историографа в том, что тот в своей «Истории» обошел этот важный вопрос{264}.
Статья Тургенева, а также «эпиграммный залп» защитников Карамзина не прошли мимо внимания Каченовского. В октябрьском номере «Вестника Европы» он поместил «Записки Лужницкого старца». В них сообщалось, что разбор публикации «Украинского вестника» был «перетолкован в Москве по-разному». Одни полагали, что автор разбора — рьяный защитник Карамзина, взявшийся отстоять честь историографа от посягательства неизвестного фальсификатора. Зато другие «отыскали мою квартиру, и не проходит дня, чтобы кто-нибудь не пожаловал ко мне с укоризнами, угрозами в зависти, неблагодарности, невежливости, с угрозами сочинить на меня комедии, сатиры и напечатать уже давно и мастерски написанные эпиграммы, с просьбами о том, чтобы я раскаялся, признался в своем проступке»{265}.
«Записки Лужницкого старца» показали, что редактор «Вестника Европы» не намерен отступать в своей позиции по отношению к «Истории». В ноябре Каченовский опубликовал письмо «От любителя изящных искусств к его другу», содержавшее пространные выписки из сочинений разных авторов о значении, задачах и форме критики. Главная мысль автора была выражена следующим образом: «В благоустроенных республиках словесности должна быть своя оппозиция, точно такая же, как и в республиках политических»{266}. По его мнению, критика всегда приносит пользу. В ее основе должна лежать не сатира, клевета, зависть или оскорбление, а внимательное, беспристрастное рассмотрение положительных и отрицательных сторон любого сочинения. Такая критика «приводит в движение множество голов и делает чудеса».
Письмо «любителя изящных искусств» прямо включалось в общий контекст полемики. Во-первых, автор с негодованием писал своему «другу» о том, что некоторые не только выступают против критики вообще, но и к критике «исторической», т. е. к источниковедческому анализу, относятся с презрением. Здесь Каченовский имел в виду слова Карамзина, сказанные в предисловии к «Истории» об источниковедческой критике как «мелочном труде». Во-вторых, письмо содержало выпад против защитников историографа, превозносящих его труд в «модных обществах людей со вкусом», никогда не имевших дела с историческими источниками.
В какой-то степени ответом на это выступление «Вестника Европы» стала речь Карамзина в Российской академии по случаю принятия его в ее члены. Сейчас в России, заявлял историограф, необходимо «более хвалить достойное хвалы, нежели осуждать, что осудить можно». Где нет предмета для хвалы, заключал он, «там скажем все — молчанием»{267}. Чтение и публикация этой речи{268} для сторонников Карамзина выглядели своеобразной реабилитацией позиции терпимости, занятой историографом по отношению к своим критикам, стали торжеством над литературными и языковыми принципами консервативной академии. «И он не произносил речь, но, кажется, наставлял своих слушателей с чувством, которое отзывалось в думах наших и оживляло лица», — делился своими впечатлениями А. И. Тургенев{269}. Даже Кюхельбекер спустя несколько лет записал в дневнике: «Речь, произнесенная Карамзиным в Российской академии 5 декабря 1818 г., невольно заставляет улыбнуться — не содержанием своим, слогом (хотя содержание и слог и не совершенно таковы, каковыми должны были быть в сем случае). Но… Шишков слушал Карамзина, Шишков должен был слушать с изъявлением удовольствия слова: чувствительность, симпатия, слушать и некоторые мысли, которые он давно объявил ересью, сверх всего этого слушать даже нечто похожее на поучение»{270}.
Между тем свое обещание разобрать предисловие «Истории» начал реализовывать в специальной рецензии, опубликованной в январе — марте 1819 г. в «Вестнике Европы», Каченовский.
В целом предисловие автор рецензии считает «совершенным за легкость в ходе, за связь в главных мыслях». Однако в ряде мест оно у него вызывает серьезные возражения. Рецензент не соглашается с утверждением Карамзина о соотношении для русского читателя «занимательности» отечественной и древней всемирной истории. История любого народа важна для человечества, утверждает он, главное — в «искусстве» ее повествования. В этом смысле автор рецензии берет под защиту от критики Карамзина древних и новых историков — Фукидида, Тацита, Ливия, Юма, считая их образцами для подражания. Рецензент не соглашается с мнением историографа о патриотизме, который, ио словам Карамзина, «оживляет повествование», дает историку «жар, силу, прелесть». Автор рецензии возражает против включения в исторический труд нравоучительных и политических апофегм, рассуждений. Он не соглашается с периодизацией русской истории, предложенной Карамзиным, на древнюю, среднюю и новую. Отмечая ее недостаточную обоснованность и противоречивость, рецензент берет под защиту от критики Карамзина периодизацию А. Л. Шлецера.
Вообще рецензент старался всячески подчеркнуть авторитет Шлецера, особенно как знатока и критика исторических источников. Немецкий историк, по его мнению, своим «Нестором» показал образец того, без чего невозможен любой исторический труд. «Между тем, — продолжал автор рецензии, — мне самому случалось от некоторых слышать, что Шлецер ничего не смыслил в нашей истории, что одни только невежи полагаются на, его разыскания»{271}. Это был скрытый упрек Карамзину. Подчеркнутое Каченовским представляло собой почти дословный пересказ фразы, сказанной историографом в 1810 г. в Обществе истории и древностей российских. Об этом Каченовский тогда же сообщал Жуковскому: «Вот что я услышал от Карамзина: Шлецер шарлатан, он иностранец; история русская была для него дело совсем стороннее; он ничего по этой части не знает и только что несет пустое, он пускает пыль в глаза для незнающих!!!»{272}
Автор рецензии уделяет много внимания неточностям вышедших к этому времени томов французского перевода «Истории». В контексте мыслей о Шлецере и других критиках исторических источников (Г. С. Байере, А. X. Лерберге, Ф. И. Круге), много сделавших, по его мнению, для очищения русской истории от недостоверных фактов, рецензент решительно возражает против
