III Единственное, что вместе с болью вселяет надежду, – то, что зло забывается. Только бесчувствие способно устоять перед вечностью. Хлеб надежды вкусней, когда он черствый. Есть на планете такие места, куда цивилизация возвращается только вместе с войной. Средневековые святые навсегда замолкли при виде ипритовой дымки. А ядерный гриб над Хиросимой выжег им глаза. IV Теперь – как дождаться мессии? Окажется ли он человеком? Группой соратников? Героем социальных сетей? Великим анонимом? Или целой эпохой? Неужели на белом осле он въедет в замурованные Золотые ворота? Когда из разбомбленного зоопарка Газы сбежали любимицы детворы – зебры, работники, чтобы дети не огорчались, умело раскрасили белой краской ослов. И дети были счастливы. Так как же услышать поступь мессии? Как не упустить момент? Бог видит нашими глазами. Руки наши – Его. Камни Иерусалима – срубленные головы библейских великанов. Туча над ними понемногу приобретает форму быка, принесшего спящую Европу к алтарю будущего Храма. Время замедляется, подобно кораблю, приближающемуся к причалу.
День девы
В Иудейской пустыне к каменным ваннам на дне пересохшего вади слетаются на водопой тучи капустниц. Зеленые зрачки в выглаженных водным потоком глазницах окружены облаком, составляя в скальных уступах твой силуэт. О, как мне стерпеть твое появление? Как не кинуться с кручи, чтобы достичь? Готические раскаленные скалы устья реки, зимой здесь из пустыни и со склонов Иерусалима к Мертвому морю несется вода, смешанная со щебнем и валунами. Сели грохочут в преисподней, ворчат. Пустыня, в которой однажды я встретил себя, хранит молчание. Горы тянутся под облаками стадом мастодонтов кубизма. Тени ложатся, бегут, будто по поверхности иной планеты. Земля в этих краях неузнаваема. Ливни стихают, и пустыня оживает эфемерами. Но скоро изумрудная дымка блекнет, горы затягиваются пепельным серебром, и приходит день, когда белые бабочки вьются, садятся тебе на волосы. И солнечный сноп погружается в ртутное море.
Катящийся камень
I Разбить лагерь между Русским подворьем и Яффскими воротами, сесть у костра на закате, пить чай и рассматривать в бинокль новые дома, чей камень кажется прозрачным – настолько он впитывает золото лучей. Летняя резиденция британского консула, сиротский приют храмовников, мельница и домá Монтефиори, протестантская школа на Сионе, крепость Альхалили, утопшая в оливковых и смоковных рощах; белый, словно кость, вымытая из земли дождями, скалистый склон кладбища на Масличной горе. В Эмек Рефаим – Долине Гигантов – пророк Исайя вместе с сиротами и вдовами подбирал оставшиеся после жатвы колосья. Здесь к югу от стен города жили великаны, древние големы, сделанные еще Сифом и переделанные Моисеем для переноски ковчега. До сих пор кое-где можно встретить каменные ложа, частью расколотые, длиной больше двух сажен. Они служили постелями великанам, которых кормили окрестные жители, взамен получая защиту. Самсон, говорят, был потомком великана, он был зачат в лоне девочки-пастушки. Позже гиганты сошли на нет – выродились и рассыпались, и вместо них их тени населили равнину. Днем они сходят в Шеол – преисподнюю, а ночью выбираются на поверхность – остыть под ветерком, дующим между великим городом и пустыней. II Белый лев Иегуды спит у подножья Иерушалаима. Его братья рассредоточены на часах по всему городу. Мне особенно нравится грозная парочка у рынка, перед зданием жандармерии времен мандата. Другая пара спит перед воротами одного из домов Немецкой колонии; в его саду однажды я видел цветок, распустившийся только на одну ночь – за все время жизни, – растение с колючим массивным стеблем. Я стоял под луной перед блеклым, похожим на медузу цветком с хлипкими длинными лепестками и слышал влажное, одышливое сопенье старика, растившего это чудо пятнадцать лет. «Я не знаю, как теперь жить», – пробормотал он. И я пожалел, что, как всегда, остановившись на тротуаре перед львами, поддался на его уговоры пойти посмотреть на уникальное явленье. «Я одинок, – сказал старик, – мне не с кем поделиться радостью». Всегда, когда вижу львов Иегуды, вспоминаю того старика-великана. Долину Гигантов арабы прозвали Долиной Роз.
