зарождение жизни в перенасыщенном органическом бульоне – явление вполне закономерное. Но только, едва возникнув, эта жизнь тут же и пожрала весь этот органический бульон, не оставив возможности для повторного зарождения другой жизни. Улавливаешь аналогию?
– Матвей! – перебил его Митя. – А не слишком ли много аналогий для одной гипотезы? Ты же сам учил меня, что это гиблый антинаучный путь.
– Ты прав, конечно, – кивнул Матвей, – но поверь, это не от хорошей жизни. Я просто не вижу никаких иных подходов к этой проблеме.
37
За тонированными стеклами замелькали разноцветные здания – автобус подъезжал к городу. Все молчали, понимая, что ответов на их вопросы ни у кого нет. Наконец Оля нарушила тишину:
– Но почему именно мы?
– Да, Матвей, почему мы? – поддержал ее Митя. – Есть же группа «Пришельцы», которая как раз и занимается поисками следов гипотетического вмешательства – им ведь, наверное, проще было бы перестроиться?
Матвей усмехнулся.
– Вы еще спросите, почему близнецы просто не рассказали обо всем, а вместо этого устроили свой кровавый театр.
– Почему, кстати? – спросил Борис.
– А кто бы им поверил? Они же еще дети, хоть и очень умные. Да над ними только посмеялись бы. Но звон бы разошелся, и искин, скорее всего, засек бы его. Нет, они все сделали правильно. И мы все сделали правильно – послали вас, молодняк с нулевым опытом и нерастраченной эмпатией.
– С нулевым опытом? – переспросил Митя с обидой.
– Ну-ну, не грузись, – успокоил его Матвей. – Ты прекрасный ученик и обычных детей мог бы считывать влет. Но в том-то и дело, что близнецы отнюдь не обычные дети. Поэтому здесь вы все были на равных. А вот по эмпатии, мальчики, экзамен вы провалили. В отличие от Оли, которая была на высоте.
Он повернулся к девушке и манерно склонил голову.
– Сударыня, я восхищен. Право же, даже не ожидал. Такая эмпатия – редкий дар; Боре сказочно повезло, хотя он, возможно, еще не знает об этом.
– Знаю, – отозвался Борис. – Митя уже говорил мне это. Правда, по другому поводу.
– Митенька, – Оля кокетливо наклонила голову, – ты правда так и сказал?
– Ну-у, – смущенно протянул Митя, – это же очевидно.
Все улыбнулись одновременно, и на минуту напряжение отпустило Бориса. Так приятно было просто сидеть с друзьями и любимой девушкой, говорить о хорошем и смеяться по-доброму. Жаль, что собрались они здесь совсем не для этого. Тяжесть недоделанной работы омрачала даже этот краткий миг расслабления. Митя, видимо, чувствовал то же беспокойство; он стер с лица улыбку и вернулся к прерванной теме.
– Так все-таки – оно мыслит? Осознает себя? Мы можем считать его личностью?
Матвей тоже перестал улыбаться.
– Это философский вопрос. И совершенно бессмысленный. Нам сейчас совсем не важно, есть ли оно у себя и для себя. Потому что для нас оно точно есть – и с этим нам надо что-то решать.
Митя покачал головой.
– Матвей, ты не прав. Для нас это технический вопрос. Скажи, по вашим расчетам, на каком оно контуре? На втором? Или уже на третьем?
– Не знаю, – ответил Матвей. – Я не знаю даже, осознает ли оно себя. А ты спрашиваешь, знает ли оно, кто при этом осознает себя.
38
Борис окончательно потерял нить разговора; ему казалось, что Митя зачем-то пытается увести их в бессмысленные словесные дебри. Вместо того, чтобы закрыть рот и начать наконец что-то делать. Но что надо делать, Борис сам не знал, и от этого злился еще больше. Он раздраженно хмыкнул, и все удивленно уставились на него.
– Да какая нам разница – второй, третий? Это же всего лишь придуманные вами определения, за которыми ничего не стоит!
– Возможно, разница в степени опасности, которую искин для нас представляет, – ответил Митя.
– Опасности? – удивленно переспросил Борис. – Нет, я понимаю, его методы могут быть нам непонятны, средства казаться избыточно жестокими. Но разве мегаразум не должен быть гуманным к любой разумной жизни?
Он запнулся на миг, вспомнив этимологию слова.
– Нет, не гуманным, конечно… Благосклонным. Милостивым.
Все слова, приходившие на ум, были какими-то неточными, какими-то неуместно религиозными – но других почему-то не находилось.
– Отнюдь, – ответил Митя. – Это всего лишь отголоски массового заблуждения фантастов-утопистов, унаследованного ими от теологов новейшего времени. Которые пытались спасти свою религию, представив грозного бога добрым и заботливым.
Борис промолчал; возразить было нечего. Матвей негромко постучал костяшками пальцев по подлокотнику кресла, привлекая внимание.
– Вы не о том думаете. Соберитесь, вопрос серьезный.
– Да, конечно, – согласился Митя. – Если мы намерены говорить о единой ментальной структуре искина, то главным вопросом будет – что поддерживает это единство.
– А что его поддерживает? – спросила Оля.
– Второй контур. Если мы назовем мысли первого контура центробежными, то силы второго, несомненно, будут центростремительными. Но в этом-то и проблема.
Матвей кивнул, и это молчаливое согласие почему-то испугало Бориса.
– А в чем там проблема? – спросил он.
Митя внимательно посмотрел на него.
– Как ты думаешь, что придает единство и цельность твоему осознанию себя? Любовь? Гуманизм? Понимание? Милость и благосклонность?
Борис молча пожал плечами.
– Только наши нарциссические страхи и нарциссические защиты позволяют нам собрать и сохранить свое ядро, – ответил Митя на свой же вопрос, – и только с третьего контура мы можем заметить, насколько эгоистична эта наша оболочка.
– И к чему ты все это говоришь? – не выдержал Борис.
– А к тому, – терпеливо объяснил Митя, – что даже наш второй контур насквозь эгоцентричен и не предполагает никакого сострадания и милосердия. С чего бы им появиться во втором контуре искусственной информационной системы?
– Но ведь у нас есть и милосердие, и сострадание, – вмешалась Оля.
– Это другое, – отмахнулся Митя. – Это наши адаптации к жизни в обществе; у искина ничего подобного никогда не было. Но даже у нас это лишь социальная надстройка, а все центростремительные силы, удерживающие нашу цельность, сплошь нарциссичны.
Борис наконец понял, куда клонит Митя.
– Ты хочешь сказать, что если у искина появится второй контур, то его первая версия будет состоять лишь из базовых центростремительных мотиваций?
Митя кивнул.
– И значит, людям не стоит рассчитывать на его благосклонность?
– А сам-то как думаешь? – спросил Митя, и Бориса неприятно поразили прозвучавшие в голосе друга интонации куратора.
39
Борис никогда не относился серьезно к лекциям по философии, считая, что вряд ли ему когда-нибудь пригодится эта книжная мудрость. Но сейчас на языке вертелось что-то из последнего курса, вроде бы обещающее понимание, но ускользающее от точных формулировок. Он посмотрел на Митю.
– Знаешь, я сейчас вспомнил… Нам недавно читали, кажется, из Хайдеггера. Не помню точно, но смысл такой, что
