приближающегося скандала.
— Я — человек. Меня зовут Аделин Адамс. — Она сорвала в крике голос, но в нем по-прежнему звучали командные ноты.
Возможно, ранее многим фридам гораздо привычнее было отдавать приказы, чем подчиняться им.
— Я — британская гражданка и требую уважительного к себе отношения. Вы ведете себя омерзительно. Говорю вам, уберите от меня руки!
Полицейский злобно рассмеялся:
— Ну, если ты так просишь…
Он швырнул ее наземь, и фрида неловко упала на локоть, а полицейский поставил ей ногу на грудь. Дети, привлеченные потасовкой, отвлеклись от пения и начали хихикать, указывая на несчастную старуху пальцами.
Послышался рокот мотора, из-за угла выехал легковой автомобиль, сразу за ним — потрепанный фургон. Обе машины остановились у тротуара. Настроение толпы мгновенно поменялось, а учителя встали перед детьми, пытаясь своими телами закрыть от них происходящее. Задняя дверца автомобиля открылась, выпустив мужчину в штатском, и полицейский, тут же убрав ногу с груди фриды, вытянулся по стойке смирно. Роза напрягла слух, стараясь расслышать разговор.
— Что здесь происходит?
— Задержали подозреваемую в подрывной деятельности, сэр.
— Доказательства?
— Есть свидетель, сэр.
— А это все зачем? — Вновь прибывший с досадой указал на женщину, которая уже сидела, потирая ушибленную руку.
— Сопротивление аресту, сэр.
Человек в костюме окинул насмешливым взглядом всех трех полицейских.
— Надеюсь, втроем-то вы справились? Она кем раньше была? Профессиональным борцом?
— Она сильнее, чем кажется, сэр, — обиженно промямлил полицейский, злобно поглядывая на свою престарелую добычу, которая тем временем тщательно отряхивала платье от пыли.
— Что ж, сержант Джонсон, порядок вы знаете. Отвезите ее в участок и оформите свидетельские показания. И, ради Христа, не устраивайте из этого представление, на сегодня вполне достаточно.
Мужчина со вздохом сел обратно в машину, а трое полицейских принялись пинками заталкивать пожилую женщину в кузов фургона.
Утро, казавшееся таким чистым, безнадежно испортилось. Заморосил дождь. На нотах трубачей расплывались мокрые кляксы, и дети беспокойно задвигались, спеша укрыться от непогоды. Дождь забрызгал стекла витрин, и флаги Союза безвольно обвисли на флагштоках.
Отвернувшись, Роза еще раз проверила адрес гостиницы «Красный лев». Судя по карте, до той всего несколько кварталов. Она поспешила туда, свернув от площади налево, в мощенный булыжником переулок под названием Магпай-лейн, зажатый между двумя колледжами, такой узкий, что она снова мысленно перенеслась в прошлое, представляя, как между этих грубых средневековых стен когда-то протискивались телеги, наверняка часто застревая. Сейчас из транспортных средств наличествовала лишь пара велосипедов, прислоненных к стене у студенческого общежития.
Она дошла почти до конца переулка, где его ширина не превышала десяти футов, и тут ей в глаза бросились яркие, словно брызги крови, размашистые буквы, намалеванные дугой на кирпичной стене.
«Можете запереть свои библиотеки, но нет у вас ни ворот, ни замков, ни засовов, чтобы запереть мой ум!»
Комиссар прав. Они повсюду.
Глава десятая
Администратор гостиницы «Красный лев», усталая и неухоженная магда, вполне соответствовала духу заведения. С яркими пятнами румян на щеках и кудряшками, обрамляющими лицо, она напоминала фарфорового стаффордширского терьера из дешевой мелочной лавки. Форменное платье с пятнами пота состязалось в затасканности с обивкой мебели, а запах духов безуспешно пытался перебить стойкий дух нафталина, смешивающийся с запахом готовящегося ужина, который шел из кухни.
Гостиница «Красный лев» явно знавала лучшие времена. Но теперь это относилось и ко всей остальной Англии.
— Завтрак на одного или на двоих? — не скрывая любопытства, поинтересовалась администратор. Ей не полагалось задавать прямые вопросы, однако, поскольку формально речь шла об обслуживании, это было на грани допустимого. Она опустила взгляд на левую руку Розы, когда та записывалась в книгу регистрации, подняла глаза, и ее губы сложились в улыбку. Розе захотелось сделать ей выговор за нетактичность, но здравый смысл восторжествовал.
— Я одна. — И она с улыбкой взяла ключ.
В номере тридцать семь прямо напротив кровати на стене висел портрет королевы. Несмотря на мягкий фокус и облако белого тюля, окутывающего фигуру, ее величество выглядела нездоровой. Даже смотреть на нее было тяжело. Бескровное лицо, тяжелая челюсть, плотно сжатый, как капкан, рот и затейливая, изукрашенная драгоценностями тиара на крашеных волосах, охватывающая голову как когтистая лапа огромной птицы. В свои пятьдесят семь Уоллис Виндзор отлично подошла бы для рекламного плаката первитина, стимулятора, столь популярного среди низших классов.
«Первитин — волненья прочь!»
Но Уоллис и Эдуарду и первитин не поможет. Особенно теперь, когда к ним едет Вождь.
Роза прилегла на кровать, но тут же об этом пожалела. Узкий матрас, будто набитый теннисными мячами и с гостеприимной ямой посередине, жалобно скрипел ржавыми пружинами при каждом движении.
Она вспомнила удивление магды по поводу того, что постоялица-гели приехала одна. Селия права. В двадцать девять лет пора задуматься о том, что произойдет, если не удастся найти мужа. В этом возрасте полагается остепениться и не работать, а воспитывать троих или четверых детей в миленьком домике в пригороде. Развлекать друзей мужа, обсуждать с гретой меню, ходить по магазинам, копаться в саду и играть в бридж. Чем дольше она остается незамужней, тем выше риск переклассификации. От гели как от наиболее качественных представительниц женского пола ожидалось особенно серьезное отношение к обязанности продолжения рода.
Не то чтобы Роза не пыталась. Вокруг то и дело появлялись мужчины, но ни к одному из них она не испытывала особой привязанности. Такой, как у Джейн Эйр к мистеру Рочестеру. Или у Кэтрин к Хитклиффу. Даже той, что королева Уоллис, наверное, испытывала когда-то к королю. Роза никогда не переживала, что называется, любви с первого взгляда, подобной удару молнии. Поначалу Мартин увлек ее своей страстью, но теперь осталась лишь смесь любопытства и ощущения вины. Ее чувства отравляли сомнения. Правда ли, что отношения Мартина с Хельгой больше похожи на отношения брата и сестры, как он сам говорит, чем мужа и жены? Знает ли Хельга о существовании Розы и ненавидит ли ее или же пребывает в блаженном неведении, наслаждаясь жизнью домохозяйки в берлинском пригороде, безмятежно сплетничая с подружками за кофе и напоминая детям об уроках музыки?
Мартин выпросил у Розы фотографию, чтобы поставить у кровати, и клялся ей в любви. Однако, когда он спрашивал о ее чувствах, она всегда уходила от ответа.
Возможно, ему на самом деле все равно. Гели не может отклонить ухаживания высокопоставленного мужчины. Его объятия — не столько утешение, сколько клетка.
Дождь хлестал по окнам и барабанил по крыше, и Роза, глядя в потолок, вспоминала о другой кровати, в другой стране.
Наверное — нет, совершенно
