Сейчас, сильно загоревшая, она была в такой же белой лагерной тенниске, какую дали ему, и эта белизна подчеркивала ее смуглую красоту и особенно красоту ее глаз — их радужные оболочки казались ему не только более темными, но и более круглыми, чем у кого-либо другого, казались внешними кольцами двух мишеней из сновидения, черными с коричневым отливом. Здесь она выглядела еще прелестней прежнего, хотя больше походила на подопечную, чем на вожатую, и мало напоминала ту, со вкусом одетую учительницу первого класса, которая в двадцать два года уже держалась с наружной уверенностью опытного профессионала. Он заметил, что ее маленький девичий носик слегка смазан чем-то белым, и обеспокоился, что она лечит: солнечный ожог или аллергию на сумах? И тут радостная мысль пришла ему в голову: вот какие у нее тут заботы, вот от чего она предостерегает детей — от прикосновений к листьям сумаха!
Привлечь внимание Марсии в таком гаме не было никакой возможности. Несколько раз он поднимал руку, махал, но она не видела. Потом он заметил ее сестер-двойняшек, Шейлу и Филлис, сидевших рядышком за несколько столов от Марсии. Одиннадцатилетние, они были совершенно не похожи на старшую сестру: веснушчатые девчонки с рыжеватыми кудряшками, с длинными, трогательно тонкими ногами, с носами, уже отчетливо напоминающими отцовский, и ростом уже почти сравнявшиеся с Марсией. Он помахал теперь уже им, но они оживленно разговаривали с соседками по столу и тоже не обращали на него внимания. С первой же встречи он был совершенно очарован Шейлой и Филлис — их живостью, умом, их темпераментом, даже подростковой нескладностью, которая начала в них ощущаться. Знакомство с этими девочками у меня на всю жизнь, подумал он, и эта мысль доставила ему огромное удовольствие. Мы все будем принадлежать к одной семье! Но тут ему внезапно вспомнились Херби и Алан: они умерли, потому что проводили лето в Ньюарке, а Шейла и Филлис, девочки почти такого же возраста, цветут, беспечно проводя лето в Индиан-Хилле. И вот у него уже на уме Джейк и Дэйв, воюющие с немцами где-то во Франции, в то время как он надежно укрыт от бед в этом шумном царстве жизнерадостной детворы. Поразительно, подумалось ему, как расходятся людские судьбы и как бессильны мы все против обстоятельств. И какую роль играет Бог во всем этом? Почему Он одного посылает с винтовкой в руках в оккупированную нацистами Европу, а другого сажает перед тарелкой макарон с сыром в столовой Индиан-Хилла? Почему Он оставляет одного ребенка из Уикуэйика в зараженном полиомиелитом Ньюарке, а другого отправляет на все лето в восхитительное горное убежище? Перед человеком, для которого до тех пор решением всех вопросов были прилежание и добросовестный труд, вдруг возникла масса необъяснимого: почему события складываются именно так, а не иначе? Почему?
— Бакки! — Близняшки заметили его и, перекрикивая шум, обращались к нему. Они вскочили с мест и махали ему руками. — Бакки! Ты приехал! Ура!
Он помахал им в ответ, и они, взволнованные, стали указывать ему в ту сторону, где сидела сестра.
Улыбнувшись, он произнес так, чтобы девочки смогли прочесть по губам: "Я вижу, я вижу". А они уже вовсю кричали Марсии: "Бакки здесь!"
Марсия встала, оглядываясь, и он тоже встал, и вот она наконец увидела его, увидела и обеими руками послала ему поцелуй. Он был спасен. Полиомиелит не достал его.
Вторую половину дня он провел у воды, наблюдая, как вожатые — семнадцатилетние школьники, еще не достигшие призывного возраста, — учат детей плавать. Все это было ему хорошо знакомо по курсу "Обучение плаванию и прыжкам в воду", который он прошел в колледже. Без сомнения, ему досталась великолепно отлаженная программа и прекрасная среда для занятий: ни один дюйм берега не выглядел запущенным, причалы, мостки, пирсы, помосты и трамплины для прыжков были в идеальном состоянии, вода была чистейшей. Со всех сторон озеро обступали крутые холмы, покрытые густым лесом. Спальные коттеджи приютились на ближнем берегу, где холмы были пониже, лагерь девочек начинался от одного крыла столовой, лагерь мальчиков — от другого. Примерно в сотне ярдов от берега виднелся небольшой остров, поросший склоненными деревьями, чья кора казалась белой. Вероятно, это и был островок, о котором говорила Марсия, — место, где они могли быть совсем одни.
У секретарши мистера Бломбака она оставила ему записку: "Я глазам не поверила, увидев здесь своего будущего мужа. Освобожусь в 9.30. Встретимся у столовой. Я от тебя, как говорят школьники, в обалдении. M."
Когда кончился последний урок плавания и дети разошлись по коттеджам перед пятничным ужином и кинофильмом, Бакки остался на берегу один, очень довольный тем, как прошли первые часы на новой работе, радостно взволнованный пребыванием среди беззаботных, великолепно активных детей. Знакомясь с вожатыми, наблюдая за их действиями, уча детей правильным движениям и дыханию, он много времени провел в воде и пока что не имел возможности прыгнуть в озеро с трамплина. Но он все время думал об этом первом прыжке, как будто лишь после него можно было бы с полным правом сказать, что он в Индиан-Хилле.
Он прошел к вышке по узкому деревянному пирсу, снял очки и положил их под лестницей. Потом, полуслепой, поднялся на вышку. Путь на край трамплина он еще видел, но дальше все расплывалось. Холмы, лес, белый остров, даже озеро — все исчезло. Он был один на вышке над водой и не видел почти ничего. Воздух был теплый, его тело было теплое, и до него доносились только глухие удары теннисных мячей и, время от времени, металлический звон, когда дети, соревнуясь в метании подков, попадали в торчащий из земли штырь. Сделав глубокий вдох, он не почувствовал даже намека на запах Сикокеса, штат Нью-Джерси. Его легкие наполнил живительный чистый воздух Поконо-Маунтинз, он стремительно сделал три шага вперед, оторвался от доски и, контролируя в незрячем полете каждый дюйм тела, совершил простой прыжок ласточкой в озеро, которое он увидел лишь за миг до того, как его руки четко рассекли воду и он канул в холодную кристальную глубину.
В пять сорок пять, когда он с ребятами из своего коттеджа шел ужинать, две девочки вдруг отделились от толпы, входившей в столовую в сопровождении вожатых, и начали выкрикивать его имя. Это были близняшки Стайнберг, до того похожие одна на другую, что даже вблизи ему трудно было их различать.
— Это Шейла! А это Филлис! — определил он, когда они бросились к нему в объятия. — Обе выглядите просто чудесно… А загорели-то как! И еще больше выросли. Черт возьми, вы уже с меня!
— Выше! Выше! — кричали они, прыгая вокруг него.
— Ох, нет, только не это, — смеялся Бакки. — Пожалуйста, не перерастайте меня так рано!
— Ты нам покажешь все свои прыжки? — спросила одна из сестер.
— Пока меня никто об этом не просил, — ответил он.
— Мы тебя просим! Мы! Показательные прыжки для всего лагеря! Со всеми воздушными крутилками и вертелками!
Два месяца назад девочки видели, как он прыгает: Стайнберги взяли его с собой на удлиненный по случаю Дня поминовения уикенд в свой летний приморский дом в Диле, и они все вместе ходили на берег в плавательный клуб, где Стайнберги состояли. Он тогда в первый раз был у них в гостях с ночевкой, и, как только он справился с нервозностью из-за того, что не знал, на какие темы человек вроде него может говорить с такими образованными людьми, ему стало ясно, что родители Марсии очень добры и просты в общении. Ему запомнилось удовольствие, какое он испытал, обучая близняшек в бассейне азам прыжков с низкого трамплина: как держать корпус, как отрываться. Вначале они робели, но в конце концов научились сносно выполнять элементарные прыжки. К тому времени он уже был их кумиром, и с тех пор они при любой возможности перехватывали его у старшей сестры. И он был тоже ими очарован, этими девочками, которых доктор Стайнберг гордо называл своим "равноблистательным дуэтом".
