На слух вроде близко – но в болотном тумане на слух полагаться нельзя. На счастье Мечеслава и того, к кому он так медленно торопился на помощь, дно пошло вверх. Вскоре и тропа болотная подвернулась под колени. Мокрый и грязный Мечеслав выбрался на неё, дрожа и стуча зубами, будто пёс.
– Ты где?! – теперь уже навстречу ему раздалось из серой хмари. Тревожно звучал голос, хрипло, обессиленно – но теперь была в нём и надежда, и новый страх – утратить её.
Болотные сидельцы нашлись вскорости – Мечеслав о них мало не споткнулся, точнее, об него. Совсем молодой паренёк, младше даже, наверно, и самого Мечеслава, ногами лежал поперёк неширокой болотной тропки. Живот и грудь оказывались уже в грязи, из которой он то и дело поднимал голову в сбившемся набок полотняном колпаке. Лицо было в черной болотной жиже, будто у топляка, не к встрече будь помянут. Рубаха и полы косматой безрукавки промокли и тоже почернели.
Лежать лицом в болото у крикуна были веские причины – руки его удерживали над топью плечо и рукав кряжистого усатого мужика с посиневшим лицом – только по парку́ около лица да шевелящимся волоскам под ноздрями можно было угадать, что просевший в трясину по плечи чужак ещё жив.
– Батя! – со слезой крикнул парнишка, многое проясняя для Мечеслава. – Батя, пришли за нами…
На синем лице приоткрылись невидящие глаза, запёкшиеся губы шевельнулись:
– Баже… руш… ка… пус… ти… жжживи… дитят… ко…
Веки, обессилев, упали, отгородив пустой взгляд от тумана и топей. Челюсть в щетине отвисла так, что мало не черпнула болотной тины.
– Давно лежишь? – деловито спросил Мечеслав, опускаясь на корточки рядом с «дитятком».
– Н-н-не з-знна… а… С веч-чера…
Мечеслав чуть не присвистнул вслух, едва прикусив себе язык в самое последнее мгновение – вот именно сейчас как раз не хватало рассердить владычиц топи, свистя в их владениях. С вечера… да уж, провести в трясине ночь – не пригоршня черники, что ещё скажешь. Не диво, что «дитятко» ловит мух зубами, а просевший по плечи здоровенный отец чуть дышит. Дивно, что один ещё может говорить, а второй покуда не умер, вот что по-настоящему дивно.
– Ну-ка… – Мечеслав уложил в грязь перед грудью здоровяка рогатину, лезвием на тропу, древком в болото, чтоб, как потащат наружу несостоявшегося утопленника, древко легло тому под грудь. Потом осторожно погрузил и так мокрую ногу в болотную грязь. Крепко вцепился в плечо усача.
– А ну… Ррразом!
Где-то рывке на шестом грязь недовольно чавкнула, выпуская добычу. Где тягой, где подваживая древком рогатины, Мечеслав выволок бесчувственного мужика на тропу. Оказалось, на плечах у него была ещё и увесистая сума на длинном ремне. Теперь с неё стекала тина и ряска, внутри хлюпало. Мечеслав про себя подивился – над скупостью и жадностью селян посмеивались в городцах часто, но это уж было вовсе через край – цепляться за суму, утопая в трясине. Мог сбросить – сам бы вылез.
Всхлипнув, сын здоровяка уселся на тропу по одну сторону бесчувственного тела отца и нахохлился – встрепанный, мокрый, несчастный, как пичуга под дождем. Мечеслав поймал себя на снисходительной жалости к этому парню и даже удивился – на сколько селянин его младше? Ну на год, ну на два. Не малой ведь, на коня вчера посаженный. Хотя чего там – молодец. Целую ночь лежал на тропе, не давал родителю на дно уйти. Их счастье, что ранняя весна на дворе – будь тут комары, заели бы за ночь насмерть.
– Так тебя Бажерой звать? – нарушил он молчание, нарушавшееся сиплым дыханием отца и стуком зубов сына.
Тот испуганно вскинулся – даже зубами стучать перестал, – потом, видно, сообразил, что незнакомец услышал, как его отец называет.
– Так, господин… – Нет, не нравился Мечеславу его голос. В баню б ему поскорее, а то пищит комаром. – Господин, не бросай… помоги батю до дому доволочь…
Мечеслав вскинул грязную ладонь, и парень умолк.
– Я пока дух перевожу, – сказал он. Не селюк – так бы же стучал зубами… хотя, не будь этих двоих, не было б ему сейчас ни мокро, ни холодно. Но лица перед селянами ронять не след – это как перед младшими отроками. – А пока перевожу, ты мне, Бажера, расскажешь, почему я не должен сейчас полоснуть вас обоих ножом по горлу и отправить туда, откуда сейчас его вытащил.
Глаза у Бажеры сделались как у совы – для пущего сходства ещё и голову в плечи вжал. Мечеслав, не дожидаясь, пока селянину придёт дурь потянуться к своему горе-ножику или к облепленному грязью топору, что у его бесчувственного отца за поясом торчал, пояснил:
– Это – болото у нашего городца. У тебя на рукаве – вышивка, в окрестных родах так рубахи не вышивают, нездешний ты. И вы вдвоем с батей по нашему болоту лазали, тропки разведывали. Вот и объясни мне – зачем, чтоб я не подумал, что вы для Казари старались, как к нам подобраться, пронюхивали.
– Да ты! – совсем уж тонко вскрикнул, почти взвизгнул парень, вскакивая на ноги. «Господин» был мгновенно позабыт. – Да как ты…
И внезапно заревел.
Ой, Трехликий, ой Мара-матушка, ой девы болотные…
Это не младшие отроки. Это похуже. Невольно на ум полез недоброй памяти колт Незда, но Мечеслав устыдился собственных мыслей. Этот парень трусом точно не был – с вечера пролежал брюхом в болоте, спасая отца. Впрочем, Незда полез проводником в лесные края, спасая сестренку… тьфу. Вот и разбери.
– Чего б ты понимал, лесной! – вдруг выдавил сквозь рыдания Бажера. – Ну нездешние мы тут, да! Догадался, да? А что батя от хазар сюда ушёл, ты не догадался?! Батю в Казарь хотели забрать. Он кузницу поджёг, наковальню утопил, сюда подался…
– Так! – гаркнул Мечеслав, обрывая поток несвязных выкриков. – Давай толком. Батя твой – кузнец, так выходит?
– Батя лучший по железу, – твёрдо ответил Бажера, безуспешно пытаясь вытереть мокрое и грязное лицо точно таким же рукавом. – Он разгадал, почему у руси ножи долго не тупятся и топоры новые выучился ковать, и плуги у него самые лучшие. У посадника в Казари кузнец помер. Говорят, удавился. А наш мытарь и надумал батей посаднику поклониться. Батя нас с братишкой забрал и в бега.
Он вскинул на Мечеслава вывоженное в грязи и тине лицо.
– Я знаю, что ты думаешь, лесной! Что батя себе руку спалить был должен, чтоб к посаднику не идти, да!
Мечеслав поперхнулся. Ничего подобного он совершенно точно не думал. Чудные там у них, получается, слухи про лесных ходят.
– А бате без кузни нельзя. Ему… как певцу голоса лишиться, тогда уж сразу в омут… Как матушка умерла, он только у наковальни и живёт, а из кузни вон – и будто спит наяву.
Мечеслав тем временем разглядывал руки спасенного из болота мужика. А пожалуй, и впрямь кузнец – ручищи здоровые, жилистые, под грязью видны рябины от несчётных мелких ожогов, усы и волосы надо лбом – курчавятся на концах от частого жара.
– Ладно, понял я, чего вы в наши края подались, – оборвал он историю кузнеца, не пожелавшего служить тудуну. – А в топь-то какого горя искать полезли?
