— Кто умрет — решать тебе, Истимир. — Ухмылка опойцы стала шире. Уголки губ надорвались, брызнув мутными капельками.
Лесьяра объял суеверный ужас. Казалось, он очутился в эпицентре кошмарного сновидения, в котором приятель и покойник готовились разменять его жизнь на… Разменять на что? Страх бил в огромный черный колокол.
— Не слушай его! Третьяк же предупреждал! Ты слышишь?!
Но Истимир весь обратился в слух. Он уже раскусил приятеля, и вкус гнильцы оставил лишь горечь. Возможно, речи с того света чего-то стоили.
— Почему мне решать?
— Потому что, как я и сказал, он — брешет. — Сборщик подати кивнул в сторону опешившего бондаря.
Истимир обхватил нательный крестик двумя руками, гладя и натирая его. Серпентин[10] ощущался бездушным камешком, вытряхнутым Богом из своей обувки. В голове мотались обрывки молитв. Но мысли всё равно то и дело возвращались к пляске тел, в которой со сладкой истомой тонули Любомила и Лесьяр. Дружок, выходит, хаживал к его жене, пока он справно тянул лямку косца. Вот почему бондарь частенько запаздывал с заказами.
— Теперь ты понимаешь. — Покойник хохотнул, подавившись землей. — Он брал, берет и будет брать твою «суженую».
Лесьяр ощутил, как его пронзает гневный взгляд приятеля. При виде взбешенного косца в животе бондаря что-то оборвалось, словно в пасть бездонного колодца полетело ведро.
— Истимир, погоди, между нами ничего не было!
Покойник обратил взор слепых глаз на косца:
— Мы убьем его. Вместе. Но за то вернешь меня обратно. Видишь ли, мне нравится возвращаться.
Последняя странная фраза пролилась над душами молодых людей черным светом.
Вердикт был озвучен: одному — убить, другому — быть убитым.
Лесьяр замахал руками, пытаясь воззвать к рассудку приятеля:
— Нас дурачат! Нечистый хочет крови! Чертов Третьяк специально сюда нас отправил! — Его голос опять сорвался на визг, и он сам себе напомнил дворнягу, которой двинули ногой в тощий живот.
Покойник закивал, словно подтверждая всё то, что мгновение назад выпалил бондарь. И про обман, и про козни, и про умысел старосты. Он с цинизмом осклабился.
— А ты спроси. Спроси, откуда на его ножки нашлись такие ладные сапожки.
Истимир ровным голосом, лишенным каких-либо эмоций, поинтересовался:
— Откуда у тебя сапоги, Лесьяр?
— Нет, — прошептал тот. — Он тебя дурачит, неужели ты не понимаешь?
— Откуда?!
Внезапно Истимир прозрел: сапоги бондарю подарила Любомила — за то, что тот наполнил ее живот жизнью. Взревев, косец бросился на побледневшего Лесьяра. Два тела грохнулись в болотную жижу. Большие пальцы нащупали глазные яблоки. Рот жертвы открылся для вопля, но крик приглушила болотная вода.
Истимир зарычал, с наслаждением ощущая, как его пальцы погружаются всё глубже и глубже, пока им не стало влажно и горячо. Бившееся тело бондаря выгнулось и затихло. Вне себя от злости Истимир ударил мертвого приятеля по лицу, подняв тучу зеленых брызг. Затем вцепился в его ноги и стащил треклятые сапоги.
— Гнилая ты паскуда, они — мои!
Обновка, снятая с убитого, отлетела к коряге. Плечи Истимира дрожали. Послышались шаги, и рядом присел покойник. Косец перевел на него плывущий взгляд. Казалось, мертвый сборщик податей изучает Лесьяра. Выглядело это жутко: словно сквозь землю, запорошившую глазницы, таращилась тьма. До Истимира вдруг дошло: сборщик податей тоже лишился глаз перед смертью.
— Ну, давай, пихнем его, — прошептал покойник. Его лицо опять изломала кривая улыбка. — Они так красиво плавают. Мы все красивы, когда плывем, и плывем, и плывем.
Человеческие руки и длани мертвеца образовали союз жизни и смерти, толкая убитого дальше в воду. Лесьяра подхватило и, кружа, понесло вперед, будто листок огромной, дьявольской кувшинки. А потом обитавшая в Скотовой топи сила перестала рисоваться, и бондаря втащило под воду. Ряска сомкнулась, штопая прореху в зеленом покрове. Истинный пример для совести — сомкнуть уста и воспоминания.
— Мертвым всё ведомо, да? — с придыханием спросил Истимир.
Но ответа не последовало. В Скотовой топи царила всепоглощающая тишина. Ни всплеска, ни звона насекомых. Казалось, гибельное место замерло, давая человеку в полной мере распробовать содеянное. Этот неповторимый солоноватый вкус убийства… и безумия.
Истимир застыл, не сводя нервического взгляда с одной точки. Он боялся обернуться, страшился найти подтверждение игре, что затеял дьявол. В голове закрутилась ярмарочная карусель, расшвыривая едкие сгустки мыслей. Этого не может быть. Черт возьми, этого просто не может быть! Он обернулся.
Покойник лежал на том же самом месте, у коряги. Голова, припорошенная землей, запрокинута. Кисти и щиколотки туго перехвачены пеньковой веревкой. Печальная, безвольная поза запечатлела остатки энергии косца и бондаря. И более ничего.
Истимир ощутил, как страх волнами, маленькими прибоями дрожи, омывает его потное тело. Гребаный труп вообще не двигался! Или он уже вернулся на место? И сам себя связал?.. Жар свершенного плеснул в лицо. Косец не мог разобрать, что разъедает ему глаза: пот или слезы.
— Ты же говорил. Черт возьми, ты же только что болтал! — проорал Истимир. Он метнулся к покойнику и схватил за лацканы кафтана. Треснуло, и прогнившая ткань осталась в руках обезумевшего косца. — Ты же болтал… болтал… чертов ты выродок…
Его правая рука сотворила крестное знамение, и ужас окончательно стал липким и бесконечным. Длань Истимира раз за разом крестила его наоборот — перевернутым крестом, и первое троеперстие приходилось на мокрый пах. Он взвизгнул и рассмеялся. Какой приятный смех. Так смеялся Моесил, деревенский идиот, уродившийся с дыркой в черепе. Идиота подкармливали всей Сивинью, и его, Истимира, тоже будут.
— И был вечер, и было утро — день один[11], — прошептал Истимир, вспомнив батюшку Людевита. Толстяк в рясе оказался прав: им не стоило сюда тащиться.
Из глотки косца вырвался хохот. Новорожденный крик помешательства. И Скотова топь рассмеялась вместе с ним. Разразилась гулким и дребезжащим смехом, шедшим сразу отовсюду. А потом всё стихло, будто ничего и не было.
Истимир почувствовал себя разбитым и одиноким. Он покосился на сборщика податей. Схватил за ноги и потащил к воде. Придется обменять тебя, господин земский комиссар, на траханый дождь. Мертвец не сопротивлялся, оставаясь тем же, чем и был, — пустой оболочкой, сроднившейся с землей. Ему нравится возвращаться. Истимир, как ужаленный, одернул руки.
Господи! Если он не исполнит волю трупа, то станет следующим!
