я ошибаюсь в любом пункте.
– Создание этих молниеносных лучей, по-видимому, указывает на то, что они являются машинами, – с надеждой предположил генерал Грирсон.
– Возражу, – сказал Бивилл, – вспомните об электрическом угре.
– Как я уже говорил, – сказал докладчик, – наш главный недостаток, по-видимому, заключается в недостатке информации, и…
Генерал Грирсон ударил кулаком по столу.
– Джентльмены! – сказал он. – Эта дискуссия ни к чему нас не приведет. Все это очень хорошо – спорить о возможностях человека или машины в мирное время и дома, но мы сталкиваемся с одной из величайших опасностей, с которыми когда-либо сталкивалась земля, и должны принять немедленные меры. Если у кого-то не будет чего-то более плодотворного для разработки, чем то, что предоставила до сих пор это совещание, я буду вынужден отдать приказ о повторной погрузке того, что осталось от армии, и отплыть домой. Это мой долг перед гражданами федеративных правительств, и я не могу напрасно жертвовать еще большим количеством жизней. Наших запасов железнодорожной артиллерии совершенно недостаточно, чтобы противостоять численности наших противников. Кто-нибудь может что-нибудь предложить?
За столом переговоров воцарилась тишина, тишина, наполненная тяжелым чувством поражения, потому что никто из них не мог не понимать, что генерал был прав.
Но в этот момент раздался стук в дверь.
– Войдите, – позвал генерал Грирсон. Вошел извиняющийся младший офицер. – Прошу прощения, сэр, но здесь находится один из железных американцев и настаивает, что у него есть нечто жизненно важное для генерала. Он не уйдет, не повидавшись с вами.
– Все в порядке. Приведите его сюда.
В комнату вошел еще один механический американец, но это был человек, которого ни Бен Руби, ни Бивилл никогда раньше не видели. Жесткая проволочная щеточка усов торчала над его ртом; на нем не было никакой одежды, кроме набедренной повязки, сделанной, по-видимому, из простыни. Металлические пластины его мощного тела блеснули в свете лампы, когда он шагнул вперед.
– Генерал Грирсон? – спросил он, переводя взгляд с одного лица на другое.
– Я генерал Грирсон.
– Я лейтенант Герберт Шерман из военно-воздушной службы США. Я только что сбежал от Лассанов и пришел предложить вам свои услуги. Я предполагаю, что ваши технические специалисты могут захотеть узнать, как они управляют своими машинами и что может быть эффективно против них, и я думаю, что могу вам это рассказать.
Глава XI: Захват
Герберт Шерман проснулся со смутным ощущением чего-то неладного и на мгновение откинулся на спинку стула, пытаясь вспомнить. Казалось, что все идет спокойно, машина идет легко… Это пришло к нему неожиданно – он не слышал мотора. С этой подсознательной сосредоточенностью летчика на своем корабле он сначала взглянул на приборную доску и, приняв поразительную информацию о том, что и высотомер, и измеритель воздушной скорости показали ноль, он посмотрел за борт. Его взгляд наткнулся на знакомую зубчатую линию зданий, окружающих аэропорт Джексон-Хайтс, с зеленым деревом, облепившим одно из них. Странно.
К нему начала возвращаться память. Был ночной почтовый рейс из Кливленда, пятно света впереди, которое становилось все больше и больше, как самая огромная из падающих звезд, ощущение сонливости… Он помнил, как настраивал управление на то, чтобы переждать короткий остаток пути с автопилотом по направлению в Джексон-Хайтс, поскольку он явно не собирался лететь в Монтаук. Но что было после этого?
Затем его внимание привлекла еще одна странность. Он очень четко помнил, что летел над белым зимним пейзажем, но теперь там было дерево в густой листве. Что-то было не так. Он поспешно выбрался из кабины.
Когда он перевалился через борт, его взгляд уловил отблеск незнакомого света на тыльной стороне ладони, и с тем же недоумением, с каким Мюррей Ли рассматривал то же явление в нескольких милях от него, он понял, что вместо конечности из плоти и крови он каким-то образом приобрел железные руки. Остальное было таким же – и рука, и часть живота, которая вскоре появилась, когда он разорвал рубашку, чтобы посмотреть на него.
Различные варианты, которые могли бы объяснить это, пронеслись в его голове, каждый из которых наталкивалась на какую-то фундаментальную трудность. Розыгрыш… воображение… безумие… что еще? Очевидно, прошло какое-то время. Но как насчет наземного персонала аэропорта? Он крикнул. Никакого ответа.
Пробормотав несколько ругательств про себя, он поплелся через летное поле, отметив, что оно заросло маргаритками и было неухожено, к ангарам. Он снова крикнул. Ответа нет. Никого не видно. Он постучал в дверь, затем попробовал открыть. Она оказалась не заперта. Внутри кто-то сидел, откинувшись на спинку стула у стены, в кепке, надвинутой на лицо. Шерман подошел к спящему, энергично встряхнул его и сказал: "Эй!"
К его удивлению, незнакомец резко накренился набок и с грохотом рухнул на пол, оставаясь в том положении, которое он принял. Шерман, у которого в голове мелькнула мысль об убийстве, наклонился, дергая кепку. Мужчина был таким же металлическим, как и он сам, но другого вида – массивная статуя, отлитая из чего-то, что казалось бронзой.
– Ради всего святого! – сказал Герберт Шерман себе и всему миру.
Казалось, он ничего не мог с этим поделать; этот человек, если он когда-либо был человеком и не был частью какого-то сложного плана надувательства, придуманного против него, это было вне человеческого понимания. Однако был один способ, с помощью которого все трудности можно было решить. Солнце стояло высоко, и город лежал за дверью.
Он провел большую часть дня, бродя по Джексон-Хайтс, размышляя о тех образцах человечества, которые остались на улицах, застывших в различных нелюбезных и непривлекательных жизненных позициях. Он всегда был одинокой и философской душой, и он не чувствовал ни одиночества, ни непреодолимого любопытства относительно природы катастрофы, которая остановила колеса цивилизации. Он предпочитал размышлять о тщете человеческих дел и наслаждаться чувством триумфа над обычной суетой смертных, которые всегда его немного раздражали.
Отдавая должное Герберту Шерману, следует отметить, что он не испытывал никакого трепета по поводу исхода этой небесной шутки над обитателями мира. Помимо того, что он был летчиком, он был компетентным механиком, и он доказал это легкостью, с которой он мог контролировать свое новое тело, сев в ресторане рядом с бронзовой моделью сонного кота, снял один ботинок и носок и приступил к извлечению, а затем заменил хитро спрятанную гайку для пальцев, которая удерживала его лодыжку на месте, поражаясь тому, как какое-то химическое или иное изменение могло привести к образованию болта с резьбой как неотъемлемой части анатомии человека.
Ближе к вечеру он вернулся на летное поле и осмотрел
