криво улыбнувшись, продолжил, – но за две минуты не успеет. Мы обнаружили вашу бездонную сумку, мастер Носовский, а в ней уловитель магии.
– Сумка принадлежит… – попытался голем.
– Ты лучше закрой свой каменный рот! – резко оборвал глава тайной канцелярии. – Протесты не принимаются, мастер Носовский, пособник убийцы!
Я обреченно замотал головой и сдвинулся на спину. Жгучая боль от ожогов стала нестерпимой, но что еще хуже, поесть сегодня так и не удалось, а ускорение времени не прошло даром – я умирал от голода.
Вспомнив слова Евлампия, я поднял руки. Кожа сверкала, покрытая похожей на слюду или хрусталь коркой. Под светящейся плёнкой жутко чесалось, а мои тонкие пальцы стали еще тоньше и бледнее.
– Вы опасный преступник, – продолжил Сыч, – поэтому магистрат постановил перевести вас в чары блок!
Меня угроза не впечатлила, но я услышал всхлип и повернулся к Ирине. Она смотрела на мои руки и мотала головой. Слёзы лились по щекам, а губы дрожали.
– Мастер Носовский может рассчитывать на снисхождение? – с трудом выговаривая слова, спросила она.
– Убийцы не достойны милосердия, – твердо заявил глава тайной канцелярии.
Директор склонился к помощнице.
– Бедная деточка, не волнуйся, мы позаботимся о твоём спасителе. Мастер Носовский получит по справедливости!
Ирина заревела в голос, закрывшись руками.
– Точно! Закон для всех один! Для разноцветных и блёклых! – обрадовался Сыч.
Он склонился ко мне. На губах трепетала победная улыбка.
– Я страшный враг, – прошептал он. – Отдай символ свободы!
Я замотал головой.
Лицо главы тайной канцелярии окаменело.
– Я получу то, что мне нужно, – едва слышно выдохнул он.
– У меня его нет, – с трудом пробормотал я.
Ухмылка превратила лицо Сыча в жуткую маску. Он погладил меня по щеке.
– Желваки надулись, неужели близится превращение? Не представляю как это, часами бороться с удушающим ошейником, когда даже слюна не протискивается в сдавленное горло.
Глава тайной канцелярии хрипло рассмеялся и, разогнувшись, повернулся к директору.
– Пусть мастера Носовского осмотрят перед лечением, – приказал он. – Он подвергся неизвестному проклятию, и по директиве магистрата о сомнительном чародействе подлежит карантину.
– О чём вы? – рассердился голем.
– Сам знаешь, – рыкнул глава тайной канцелярии и вежливо пояснил. – Пища – это энергия, которая увеличивает силу наложенного заклятья, поэтому проклятых кормить нельзя!
– Мастер Носовский не проклят! – возмутился Евлампий.
– Кто знает! – отмахнулся Сыч.
– Но пламя истины… – возразил директор тюрьмы.
– Сутки карантина! – строго оборвал Сыч.
Я с трудом протолкнул комок в горло.
– Вы не имеете права! – заверещал голем. – Мастеру Носовскому нельзя голодать!
– Увидимся, задержанный, когда поумнеешь, – бросил глава тайной канцелярии, и, переступив через мои ноги, вышел в разбитые ворота.
Я измождённо слушал бесполезные вопли Евлампия и жалкие оправдания директора. Тело налилось жгучей болью, и я проваливался в пугающую черноту. Даже прикусил губу, чтобы не закричать. А ещё хотелось оторвать свои руки и съесть.
Зачем я хватался за эту неблагодарную? Кто она мне? Никто. Очередная предательница.
– Простите, – плакала в голос Ирина. – Простите. Простите.
Управляющий прекратил бессмысленную перепалку с големом и вызвал стражей. Пёсики сгребли останки собрата, запихав их в решетчатые окошки, и переключились на ремонт ворот.
Нас с помощницей нежно оторвало от пола, подняло в воздух и плавно понесло по коридору.
– Понимаю, как важно своевременное питание, но отменить карантин не могу. Я вынужден подчиняться магистрату и тайной канцелярии, – пожав плечами, виновато объяснил директор.
– Дядя! Мы же в Благодатных землях! – закричала Ирина. – Нельзя заморить его голодом…
Я невольно покосился на ошейник.
Управляющий не ответил.
– Ничего. В первый раз, что ли, – неуверенно произнес Евлампий.
Оливье задумчиво молчал. После встречи с Сычом он не произнес ни слова. Ёще бы голем заткнулся.
– Так нельзя, – причитала Ирина. – Канцелярия, магистрат – они не могут.
Я едва держался, чтобы не завыть. Обожженное тело пылало. Руки перестали подчиняться, болтаясь вдоль туловища. Только задевая друг об друга, они со странным звоном разлетались, и я чувствовал, они всё ещё мои. Сияние поднималось к локтям и ползло выше. Уже кипела кровь. Сил бороться не осталось. Прокусив губу, я дернулся и хрипло заскулил.
– Я же не знала… – бормотала Ирина, давясь слезами.
Если останусь в живых, никогда не буду никого спасать. Зачем я вообще это сделал?
– Поторопимся, – заявил директор.
Он взмахнул рукой, и нас понесло в темноту коридора.
Глава 5. Чары блок
Странные снятся сны. Я лежу в огромной сверкающей комнате на кровати с белоснежными простынями, а на стенах пляшут солнечные зайчики и смеются. Ирина гладит меня по плечу, повторяя:
– Всё можно исправить. Кто убил твоего учителя?
– Это он хотел убить меня и завладеть моим телом, – признаюсь я. – Оливье не тот, кем кажется.
Хранитель вкуса возмущенно ревёт мне в ухо, но я рассказываю взахлёб, а она так на меня смотрит, что внутри всё сжимается. Когда я говорю о книге рецептов и волшебных блюдах – её глаза лучатся и смеются, а когда, сбиваясь, лепечу про объединяющий камень – темнеют, наливаясь яростной решимостью.
– Всё можно исправить. Если не в силах законы, смогу я, – шепчет Ирина.
– Но как…
– Это элементально! Обещаю.
Я киваю. Во сне можно говорить что угодно. Ведь всё не взаправду.
– Поцелуй меня, – осмелев, прошу я.
Она наклоняется, едва касаясь моих губ, и поднявшись, бросается прочь. Я кричу вслед, но она не останавливается. Зато дрожит кровать. По коже пробегают колкие мурашки, а по щекам хлещут не сильные, но обидные оплеухи.
– Мастер Носовский, – призывно говорит одетый в белое маг.
Я не отвечаю. Хочу защититься, но руки что-то держит.
– Слышу, – с трудом разлепляя губы, шепчу я.
– Мы отнимем вашу правую десницу!
– Что он хочет? – спрашиваю я вслух, обращаясь к голему.
– Руку тебе оттяпать! – рычит Оливье. – Я без глаза, а ты лапы лишишься!
Заорав, подскакиваю на кровати. Лопаются ремни и, завалившись на бок, я падаю…
Ударившись, я поднялся на четвереньки и потряс головой. Вроде проснулся.
– Люсьен, ты не ушибся? – забеспокоился голем.
– Моя рука! – в ужасе вскрикнул я.
– Что с ней? – не понял Евлампий. – Болит?
– Нет, – неуверенно сказал я.
Оторвавшись от пола, я сел на поджатые ноги и поднял ладони к лицу. Рука ещё светилась, но уже не болела. Обгоревшая кожа побледнела, но переливалась перламутровым сиянием.
– Почему они такие? – спросил я, шевеля пальцами.
– Маги сами не поняли, – пожаловался голем, и неуверенно добавил. – В тюрьме служат не лучшие колдуны, поэтому…
– Смирно! – рявкнул Оливье. – Нас перевели в чары блок! Чтобы сохранить руки, придётся попотеть!
Я огляделся. Гигантский круглый зал сжимался над головой, уходя концентрическими кольцами
