театр МГСПС.
Проблема идейности литературы занимает основное место в эстетических высказываниях Дмитрия Фурманова. В записи «Чапаев и счастье» (март 1923 года) он замечает:
«По своей личной воле действовать и бороться нельзя: всегда будешь побежден… Теперь — эпоха борьбы, не отдыха. Вот лет через восемьдесят, когда везде будет советский строй, нечего и некого будет опасаться. Теперь — борьба. Борьба за это новое, свободное сообщество. Хочешь ли ты его или нет? Если хочешь, то не ограничивайся в хотении своем безответственными и ничему не обязывающими словами, а дело делай…»
Фурманов резко выступает против тех литераторов, кто хочет остаться в стороне, кто хочет пройти по жизни «особняком».
Немало записей в его дневнике посвящено литературе предоктябрьской, крупнейшим поэтам русского символизма, акмеизма, футуризма. Фурманов подчеркивает неоднородность символизма, специфику и особый путь каждого из больших поэтов-символистов к революции и в первые годы революции.
Приведем некоторые характеристики поэтов, данные Фурмановым:
«Брюсов
Ученый — археолог, знаток.
Мастер чеканных форм и образов.
Верлен открыл ему новый мир».
С Брюсовым Фурманов был лично знаком, уважал и ценил его. Брюсов преподавал теорию «поэтической композиции» в университете, в частности и на курсе, где учились мы с Фурмановым, и после каждой лекции Митяй делился со мной впечатлениями.
— Жаль, что не удалось послушать его раньше, — сказал он мне как-то, — может быть, не писал бы плохих стихов в юности. Вот ведь какой большой учености человек, и каких только перепутий не было у него в жизни и в поэзии, а пришел к нам, в нашу партию, и ведь искренне пришел, по влечению разума и сердца.
«Блок
Лирика Блока романтична, символична, мистична… Но под собой эта лирика имела интеллигентско-дворянскую культуру.
В сферу революции Блок вошел «Двенадцатью».
Блок принадлежит дооктябрьской литературе.
Вторая революция (1917) дала ему ощущение пробуждения, смысла и цели.
Обрушившаяся революция заставила Блока выбирать, и он выбрал «за нее».
«12» — лебединая песня индивидуалистического искусства.
В «12-ти», даже сгустив краски, Блок приемлет революцию.
Музыкальность стиха.
Способность заражать настроением».
Нередко он читал стихи Блока своим друзьям. Особенно любил «Скифы» и «Соловьиный сад». Часто вспоминал четверостишие Блока:
Пусть говорят: забудь, поэт,
Вернись в красивые уюты…
Нет, лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта нет!… Покоя нет…
«Игорь Северянин
Родился 4/V 1887 в СПб.
Воспитался на Фофанове (отце), Лохвицкой, Бальмонте…
Поэт без идей и без культурности.
Преклонение перед эгоизмом.
Жизнь по формуле: «Веселись, а после нас — хоть потоп».
Новые словообразования.
Угар от будуарного аромата.
Бесспорная одаренность…
Ироническое отношение к жизни.
Самовлюбленность.
Дар перевоплощения.
Ритмы — новые, свои.
В стихах Северянина нет вкуса (мешает с хорошими стихами — дрянь). «Шантажистка» и т. п.
Войнопевчество — «шапками закидаем».
Нету у Северянина сильной мысли, презрительно относится к ученью, попросту недалек.
Не имеет понятия о законах словообразования.
Интимный будуарный лирик — ныне С. с белогвардейцами.
Его слава из ресторана «Вена»…»
Насколько лаконичны, остры и вместе с тем всеобъемлющи эти характеристики столь различных поэтов.
Часто в своих записях Фурманов противопоставляет символистам — писателей-реалистов, предшественников советской литературы.
Он всегда любил и ценил реализм в литературе. Реалистический показ действительности был близок Фурманову и у Куприна и у Бунина. И в то же время он прекрасно видел различия в их творчестве, видел то, что разделило двух писателей, не принявших Октябрьской революции и эмигрировавших за границу.
В статье «Завядший букет», посвященной проводимой Маяковским «чистке поэтов», язвительно критикуя всевозможные течения неоклассиков, неоромантиков, символистов, неоакмеистов, футуристов, имажинистов, экспрессионистов, презантистов, ничевоков и других, Фурманов пишет:
«От литературных произведений мы привыкли ждать и добрых призывов и смелых дерзаний, ярких надежд, и веры, веры, веры в победу! Пусть душно и тесно было прежде; пусть живые образы Щедрина, Чернышевского, Успенского, Горького были одинокими (а еще более одинокими и гонимыми были песни пролетарских поэтов). А там была идея, чувство, стремление и глубокая вера».
Фурманов разъясняет свою мысль. Он требует от каждого значительного художественного произведения близости к жизни, высоких идей современности.
«Речь идет, — пишет он, — не об утилитаризме в искусстве, не о приспособлении его к узкопрактическим целям — мы говорим лишь о необходимом соответствии искусства основным тенденциям жизни».
А основной тенденцией эпохи Фурманов считал борьбу за коммунизм. Критикуя одного из представителей неоклассицизма, выпустившего произведение «Особняком», Фурманов с возмущением пишет:
«Поэт, видите ли, идет сам по себе, не соприкасаясь с жизнью, не замечая ее, не чувствуя и не принимая. То, что совершилось в России, что бродит в целом мире, что является альфой и омегой не только российского, но и общечеловеческого прогресса, — борьба со старым миром его не занимает: он идет один, «особняком». В этом он видит свою поэтическую миссию, свое историческое оправдание. Здесь сказалось все: брезгливый индивидуализм проклятого старого мира, привычка играть в «величие», поразительная общественная неразвитость и тупость, филистерство и мещанство, не видящее дальше своего носа, и тоска, тоска по разбитому корыту».
Соглашаясь с Маяковским в его резких оценках всевозможных декадентских групп, Фурманов в другой своей записи, говоря об идейности поэзии, замечает:
«Когда с этим критерием мы подходим к поэтам современности — многие остаются за бортом, поэтами во всем объеме слова названы быть не могут: комнатная интимность Анны Ахматовой, мистические стихотворения Вячеслава Иванова и его эллинские мотивы — что они значат для суровой, железной нашей поры?»
«Достойно ли художника в эти трагические дни отойти от современности и погрузиться в пучину сторонних, далеких, чуждых вопросов? Можно ли и теперь воспевать «коринфские стрелы» — за счет целого вихря вопросов, кружащихся возле нас?»
«Оторванность от живой жизни, отчужденность старых школ от борьбы ведет их совершенно естественно туда же, куда и породившее их старое общество, — в могилу».
Насколько важно в советской литературе отразить современность, Фурманов говорит неоднократно.
Держать постоянно руку на пульсе народа! Эта одна из основных тем его речей и докладов, этому посвящены многие записи в его дневниках, это проходит красной нитью во многих его статьях и рецензиях.
Всевозможным декадентским группам Фурманов противопоставляет рождающееся социалистическое искусство.
«Еще нетверды шаги нового боевого искусства, — пишет он, — но чувствуется уже в нем могучая сила, укрепляющая его на месте погибающих течений и школ».
