чувствуя, упросила бабушку оставить мне деньги, которые, она считала, что там мне не понадобятся, магазинов там не было. Я подошла поближе к охранному посту, огляделась, незаметно прошмыгнула к калитке и ринулась прочь. Я бежала с такой скоростью, как будто за мной гналась машина, которая собиралась схватить и снова отправить в заточение. Моросил дождь, путь был не близким, мне пришлось бежать в гору целых сорок минут не останавливаясь. Страх был такой силы, что я не думала не о дыхании, не о боли, не о дожде. Я притормаживала, переводя бег на быстрый шаг только для того, чтобы сделать несколько глубоких вздохов, и продолжала бежать и бежать, периодически оглядываясь, не едет ли за мной машина. Я прибежала на автобусную остановку, куда шёл один единственный автобус в город, мне оставалось дождаться его. В городе они не смогут меня найти. Там я сделаю пересадку и вернусь домой, думала я. Автобус ждала с особым нервным напряжением. Я думала, что они приедут за мной раньше автобуса, и я не успею убежать. Меня всю внутри трясло, я только смотрела то в сторону трассы, откуда должен был прийти автобус, то в сторону дороги, откуда я бежала, и молилась, и молилась, чтобы он скорее пришёл.
Автобус пришёл, и я немного расслабилась, но переживала, что они могут ехать следом за этим автобусом. В тюрьме мне рассказывали, как многие сбегали, как их ловили, и что потом было. Что машина за беглецом выезжала сразу, и, несмотря на то, что многие водители автобусов помогали таким беглецам, закрывали резко двери и трогались, их всё равно вылавливали, они не успевали добежать до дома, хотя были полураздетыми и зимой. Одежды верхней не было ни у кого, а гулять некоторым разрешали в каких-то шинелях, которые видели Ивана Грозного. Затем их жестоко хватали, привозили, привязывали и чем-то страшным обкалывали, и так они могли пролежать неделю, потом их садили на сильные препараты, от которых они делались растениями. Мне и рассказывать этого не нужно было, я всё видела сама. Меня научили и тому, что к привязанным подходить нельзя, а то и тебя привяжут. Я придерживалась строгих тюремных правил, живя в тринадцать лет с убийцами и прочими уголовниками в аварийном старом помещении, которое с настоящей тюрьмой сравнивать было нельзя. Все знали, что в тюрьме лучше! И если бы мне задали вопрос, где бы я провела время: один день в тюремной психушке или один месяц в обычной тюрьме, не трудно догадаться, что я выбрала. Я бы выбрала свободу, потому что никакого преступления не совершала, а тем более не считала себя с ума сошедшей. Меня даже постигали мысли о том, что я была готова к тому, чтобы мне отрубили ногу, лишь бы больше никогда не оказаться в том месте.
Я прибежала домой, мама с бабушкой меня уже ждали и были осведомлены телефонным звонком директором, что я убежала. Мама стала расспрашивать, что случилось. Я ей рассказала всё как есть. Мы с ней сходили, сдали промокающую обувь, купили новую. Директор лагеря оформила бесплатную путёвку моей бабушке, лишь бы я вернулась и отдыхала вместе с ней в персональной комнате лично для нас двоих в хорошем корпусе, где не было детдомовских детей, которые всё воровали.
Там я познакомилась с одной пожилой парой и девочкой Машей из томской области, которая на отдых приехала вместе с папой, хорошо проводила с ними время. С бабушкой мы ходили в лес, собирали кедровые шишки, но вскоре мне всё наскучило без телевизора, который стал частью моей жизни, и я попросила бабушку вернуться домой.
10
Вернувшись, домой из санатория, мы узнали, что сестре-двойняшке моей бабушки поставили страшный диагноз – рак лёгких последней стадии. Я стала за ней ухаживать, живя у неё. Мама и бабушка физически делать этого не могли, поэтому многие обязанности ложились на мои плечи. Бабушка Рая не была крещённой, поэтому первым делом я поехала к иеромонаху Амвросию Богородице Алексеевского монастыря, чтобы он её покрестил. Он был моим духовным отцом, и когда я попала в тюремное отделение, он помогал маме хлопотать за меня через своих знакомых в психиатрической клинике, защищающие права человека. Только благодаря этому меня перевели в подростковое отделение.
Бабушка Рая детей своих не имела. Она всё время меня спрашивала про школу, почему я не иду, но мне нечего было ей ответить, говорила, что забочусь о ней. Ведь об этой страшной тайне никто не знал, кроме моей семьи.
Квартира досталась её племяннику, сыну брата-баптиста. Они тайно ото всех пришли с нотариусом и всё сделали, но умирала она на руках у моей бабушки. Последние минуты жизни она провела с ней. С родственниками у нас всегда были натянутые отношения, они не любили нашу семью из-за разделения веры. Нас объединяла только бабушка Рая, все родственники собирались на её дне рождении, несмотря на то, что он был в один день с моей бабушкой, а когда она умерла, связь совсем оборвалась. От бабушки Раи у меня осталась особенность носить часы на правой руке циферблатом на внутренней части руки, как носила она для удобства, а так же советская вафельница и лото, которые она дала нам ещё при жизни.
Проведя ещё год в полном одиночестве, погружённой в свой собственный мир. В выпускном классе я решила посещать хоть какие-то кружки, и мама настаивала на этом. Я вспомнила старый «Хобби центр», где занималась хореографией и другими кружками, вернулась туда, записавшись на рисование и в театр-студию. С рисования преподавательница меня в унижениях выгнала, причём она устраивала эти унижения публично, дети к ней присоединялись, мне было очень больно, она не могла простить мне, что я когда-то бассейн заменила её кружком, хотя мои родители делали предпочтение на пользе для здоровья. Мне настолько было больно, что, когда шла домой, я падала в сугроб и плакала, не хотела возвращаться домой со слезами, чтобы мама их видела и переживала. Я рассуждала, что впервые, за такой длительный период куда-то захотела выйти, чем-то заняться и отвлечься, а получила ещё один болезненный удар. В театр-студии мне нравилось, я даже получила роль мамы лисы в спектакле про Туту Ларсен, там теперь работала та самая учительница танцев, которая в семь лет обвинила меня в краже. Татьяна Сергеевна занималась постановкой танцев для спектаклей.
После нового года я вернулась в класс, занятия меня оживили, учителя уже сами не были
