спальные мешки, был встречен ими, как сказала Сильва, «со стойкостью уважения к Эльбрусу». Одним дико хотелось спать, другие, еще смакуя впечатления дня, сочиняли словарь альпиниста.
— Жаринов, на «ге»!
Володя невозмутимо подключался:
— Гора. Неровность на земле, затрудняющая движение по ней.
— Воскова, на «зе»!
— Звезды, — радостно откликалась Сильва. — Единственное вечернее освещение в альппоходе.
Ей до того понравился этот словарь, что она занесла его в дневник. Здесь были и «гигиена — экзотическое животное, редко перебегающее альпинистские тропы», и «ишак — обладающий, в отличие от альпиниста, тремя качествами: скромностью, выносливостью и молчаливостью». Маленький трудолюбивый ишак, сопровождавший их и по знаменитой Ингурской тропе, которая вела в Сванетию, был Сильвиным любимцем.
Володя, диктовавший Сильве на стоянках новые афоризмы, вдруг увидел, что из дневника выпал листок, поднял его, успел прочесть:
Вот Кавказ, и ропот ручья,
Как дыханье большого зверя.
Я не раз еще вспомню тебя
В продуваемом северном сквере…
— Извини. Я думал, это из словаря. Чьи?
— Мои. Очень плохо?.
— Не знаю… Но этот образ мне нравится. — Повторил: — «Как дыханье большого зверя»… Пожалуй, это придумать нельзя. Это надо услышать.
Сильва густо покраснела. Володя быстро отвлек ее:
— Напринимали нас в комсомол чохом в школе, а теперь разбирайся с каждым. Я в курсовом бюро. Попросил одну группу летом в подшефном детдоме радиоузел оборудовать. И вдруг слышу: «Мы тебе не на подхвате». Ну, взял двух своих товарищей, и мы за одну ночь радиофицировали детдом.
— А тот демагог?
— Прячется от меня, урод. Осенью найду.
— Володя, а я думаю, — решила она, — если что-нибудь случится с нами или с нашей страной, никто из нашего поколения не скажет: «Мы вам не на подхвате». Понадобится — и на подхват станем.
Сванетский хребет… Приветливый разноязычный Зугдиди… Шумный, зеленый, лезущий в гору Сухуми с его субтропическими тенистыми садами, раскаленными пляжами и визжащим, орущим, снующим обезьяньим питомником.
И конечно, все побежали на почту — за письмами от родных и друзей. Сильва прочла письмо из дому, посмеялась, повздыхала.
— Что, заскучала в походе? — спросил Володя.
— Ну, что ты… Я очень тебе благодарна, Володя. За путевки… ну, и за все. Знаешь, я бы тебя даже поцеловала… если бы ты был девчонкой.
Он засмеялся.
— Вот не повезло мне, Сильвочка. Не тем родился.
Она утешила его новым четверостишьем:
Я стою, замирая от счастья,
Обнимаю бескрайний простор.
Никогда не сумею украсть я
Бледноликой прозрачности гор.
Взяла его за руку — впервые в жизни взяла за руку парня, и они пошли по улице Ленина, вверх, к горам.
— Стихи Восковой? — спросил он позже.
— Восковой. Очень плохие?
— Образ есть, — сказал он, улыбаясь. — «Бледноликой прозрачности гор».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
«ЧУДАКИ» ПРОБЬЮТСЯ
Он столярничал уже полтора десятка лет. Он владел инструментом, как виртуоз. Кто-то из друзей пустил шутку: если бы на митинге эмигрантов понадобилось сыграть на скрипке и ее бы не оказалось, мистер Восков сыграл бы на рубанке. А сейчас рубанок в руках «не играл».
Он сел на ящик и задумался. Глубокая складка перерезала его лоб, шрам — след недавнего побоища — порозовел, руки непроизвольно зашевелились, словно выбирая стружку.
Собственно, ничего трагичного. «Русские рабочие союзы» действуют уже в сорока городах и производственных районах Штатов. Доверие к меньшевикам и анархистам подорвано; союзами ведает Американская Социалистическая партия. В редакции «Нового мира» перемены. Дейчу пришлось уйти, редакторское кресло занял Джан Эллерт. Не все в нем Семену нравилось, но в газетной хватке Эллерту отказать нельзя. Фельетон «К 300-летию дома Романовых», над которым потрудился и Эллерт, и Восков, и все они, был хорошо принят читателями. Долго еще в рабочих кварталах будут повторять запомнившуюся им фразу: «Рука палача требует, чтобы ее целовали».
Назревают крупные события и в самой России. Недолго уже им, политическим эмигрантам, работать на чужбине.
Воскова выдвинули в правление союза, — это вызвало у одних радость, у других замешательство, даже недовольство. Дело было не в нем, бруклинском столяре. Он баллотировался по списку Социалистической партии — вот что явилось «сюрпризом» для Нью-Йорка.
— Чудак, — сказал ему один из профсоюзных лидеров, некто Грайв. — Да будь ты хоть второй Карл Маркс, тебя на пушечный выстрел не подпустят к нашим правлениям ни в центре, ни на местах. Поверь уж мне… Тридцать пять лет существует Американский союз строительных рабочих, но социалистов в его правлении еще не было. Так что брось это дело, парень.
— Почему вы так боитесь социалистов? — недоумевал Восков. — Что, интересы рабочих мы менее умело защищаем, чем вы, республиканцы или демократы?
— Слушайте, мистер, — довольно откровенно пояснил Грайв. — Не забывайте, вы в Америке, а не в России. Нам ваши революционные штучки не больно нужны. У нас с большим бизнесом свой договор.
— Договор за спиной рабочих? — воскликнул нарочито наивно.
Лидер поспешил отшутиться:
— У всякого петуха своя повадка отбиваться от лисы.
Когда профсоюзные лидеры узнали, что Воскова выдвинули для баллотировки рабочий Броунзвилл и негритянский Гарлем, столярные цехи Бронкса и Бруклина, они всполошились. К Воскову на дом командировали адвоката Ричардсона — хитрейшего мастера вести рабочие дела таким образом, что не только его клиенты, но и предприниматели оставались довольны. Ричардсон выбрал время, когда Семен был в отъезде, и пришел к его жене.
— Многовато у вас коек, миссис, — любезно начал он. — Большая семья?
— Наследник пока один, — пояснила Лиза. — Зато друзей у Семена — не один город.
— Боюсь, что друзья и города не помогут, миссис, если нам с вами не удастся отговорить вашего мужа баллотироваться в правление. Он рискует не найти хорошей работы в Америке.
Лиза пересказала этот разговор Семену.
— Что же ты ему ответила, Лизонька?
— Сказала: «Сенк ю, мистер Ричардсон. Вся беда в том, мистер Ричардсон, что мистер Восков никогда не понимал, что значит хорошая работа без хорошей драки в пользу рабочих».
Он вскочил из-за стола, закружил ее.
— Это по-полтавски!
Она высвободилась, дернула его за короткую прядь.
— Остепенись, Восков. Сколько ребер тебе уже наломали?
В тот же вечер его разыскал Ричардсон, затараторил:
— Ай шант кип ю лонг, зэр из самсинг ай вонт ту аск ю.[14]
— Ит-с ноу юз[15], мистер Ричардсон, — улыбнулся Восков. — Я уже дал согласие баллотироваться в правление. Такие люди, как я, дважды не решают… в особенности после тех серьезных предостережений, которые вы сделали через жену.
— Вы оптимист, мистер
