Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
Тайзер, которому я об этом рассказал, угрюмо заметил:
— Да уж я думаю. У Муота — языческая мощь. Если бы он только не был таким халтурщиком. Музыка его никогда не занимает, только собственная персона. Наглец он, везде и во всем.
В тот день, когда я шел к дому Имтора через осенний сад, где уже потихоньку начинался листопад, шел, чтобы повидать наконец-то возвратившуюся Гертруду, сердце у меня тревожно билось. А она, еще более прекрасная и стройная, слегка загорелая, с улыбкой вышла мне навстречу, подала руку и своим милым голосом и ясным взглядом, всей своей благородной, непринужденной манерой вновь подчинила меня прежнему очарованию, так что в приливе счастья я отбросил все свои заботы и желания и рад был снова оказаться в ее благодетельной близости. Она меня не осаживала, и, поскольку я не нашел повода заговорить о моем письме и моих притязаниях, она тоже обходила эту тему молчанием и ни единым движением не показала, что наши товарищеские отношения чем-то омрачены или подвергаются опасности. Она не старалась избегать моего общества, опять часто оставалась со мной наедине, веря в то, что я буду уважать ее волю и не возобновлю своих домогательств, пока она сама меня к этому не подтолкнет. Мы безотлагательно прошли с ней все, что я наработал за эти месяцы, и я сообщил ей, что Муот получил свою партию и хвалит ее. Я попросил у нее разрешения привести его с собой, поскольку мне необходимо пройти обе главные партии с ними вместе, и она дала согласие.
— Я не очень охотно иду на это, — сказала она, — вы ведь знаете. Вообще я никогда не пою перед посторонними, а перед господином Муотом мне это неприятно вдвойне. Не только потому, что он знаменитый певец. В нем есть что-то такое, что меня пугает, во всяком случае, на сцене. Ну посмотрим, надеюсь, что-нибудь получится.
Я не осмелился взять своего друга под защиту и хвалить его, чтобы не испугать ее еще больше. Я был убежден, что после первой пробы она охотно будет петь с ним и дальше.
Через несколько дней я прикатил к ним вместе с Муотом в экипаже. Нас ждали, навстречу вышел хозяин дома, исполненный изысканной и холодной вежливости. Против моих частых визитов и моей дружбы с Гертрудой он не имел ни малейших возражений, он рассмеялся бы, если бы кто-нибудь обратил на это его внимание. Но то, что теперь явился еще и Муот, ему не слишком нравилось. Последний был очень элегантен и корректен, и, казалось, Имторы, отец и дочь, были приятно удивлены. Певец, прослывший напористым и заносчивым, умел показать превосходные манеры, к тому же он был не тщеславен и в разговоре высказывался определенно, но скромно.
— Будем петь? — спросила через некоторое время Гертруда, и мы встали, чтобы перейти в музыкальную гостиную. Я сел за рояль, бегло проиграл увертюру и всю сцену, дал пояснения и в конце концов попросил Гертруду начать. Она вступила скованно и осторожно, вполголоса. Муот, напротив того, когда пришла его очередь, запел, не колеблясь и не щадя себя, в полный голос; он увлек нас обоих и быстро втянул в действие, так что Гертруда тоже целиком отдалась музыке. Муот, который имел обыкновение в хороших домах весьма сдержанно обходиться с дамами, только теперь обратил на нее внимание, с участием следил за ее пением и сердечными словами, не преувеличивая, выразил ей, как коллега, свое восхищение.
С этой минуты вся скованность пропала, музыка сдружила нас и сделала единодушными. А мое произведение, все еще лежавшее полумертвым в виде плохо соединенных кусков, стало все прочнее и глубже срастаться. Теперь я знал, что главное в нем сделано и ничего существенного испортить уже нельзя, и мне казалось, что это хорошо. Я не скрывал своей радости и растроганно благодарил обоих моих друзей. Радостно-торжественно вышли мы с Муотом из этого дома, и он повел меня в ресторан на импровизированный праздничный ужин. За шампанским он сделал то, чего делать не собирался, — обратился ко мне на «ты» и продолжал так обращаться, а я был этому рад и не возражал.
— Сейчас мы довольны и пируем, — смеялся он, — и, в сущности, мы правы, что делаем это наперед, пока оно всего прекрасней. Потом это будет выглядеть по-другому. Ты, дружок, входишь теперь в сиянье театральной славы, и давай с тобой чокнемся за то, чтобы она не сгубила тебя, как большинство других.
Гертруда еще какое-то время оставалась застенчивой в присутствии Муота и становилась по отношению к нему свободной и непосредственной, только когда они пели. Он был очень сдержан и почтителен, и постепенно Гертруда стала более охотно видеть его у себя и каждый раз с непринужденным радушием приглашала его, точно так же как меня, приходить еще. Часы, когда мы бывали только втроем, делались все реже. Партии были разучены и обсуждены, к тому же у Имторов опять начались зимние приемы с регулярными музыкальными вечерами, на которые теперь часто являлся и Муот, хотя и не принимал в них участия.
Иногда я как будто бы замечал, что Гертруда начинает чуждаться меня, что она немного от меня отстраняется, но всякий раз укорял себя за такие мысли и стыдился своего недоверия. Я видел, что у Гертруды очень много дел, как у хозяйки светского салона, и часто радовался, глядя на нее, снующую и хлопочущую среди гостей, такую стройную, царственную и все-таки прелестную.
Недели для меня летели быстро. Я сидел за работой, которую надеялся, по возможности, за зиму закончить, встречался с Тайзером, проводил вечера с ним и его сестрой, к тому же вел всевозможную переписку и откликался на некоторые события, так как то там, то здесь пели мои песни, а в Берлине исполнялось все, что я написал для струнных инструментов. Приходили запросы и критические статьи в газетах, и вдруг оказалось, все знают, что я работаю над оперой, хотя сам я никому, кроме Гертруды, Тайзеров и Муота, не говорил об этом ни слова. Ну да теперь уж было все равно, и, по правде, меня радовали эти признаки успеха, казалось, передо мной наконец-то и все же достаточно рано простерлась широкая дорога.
Дома у родителей я за целый год ни разу не побывал. Теперь я поехал туда на Рождество. Матушка встретила меня, исполненная любви, но все же с прежней натянутостью, которая существовала между нами и которая с моей стороны была страхом перед непониманием, а с ее — неверием в мое артистическое призвание и в серьезность моих устремлений. Она живо рассказывала о том, что слышала и читала обо мне, однако скорее для того, чтобы доставить мне удовольствие, чем по убеждению, ибо в глубине души не доверяла этим кажущимся успехам точно так же, как и всему моему искусству. Не то чтобы музыка не доставляла ей удовольствия, раньше она даже немножко пела, однако музыкант был в ее глазах все-таки чем-то жалким, к тому же мою музыку — а кое-что из моих вещей она слышала — она не могла ни понять, ни одобрить.
У отца веры было больше. Как купец, он думал прежде всего о моем внешнем преуспеянии, и хотя он постоянно, без брюзжанья, щедро поддерживал меня, а после моего ухода из оркестра опять полностью оплачивал мое содержание, ему все же приятно было узнать, что я начал зарабатывать и имею виды на то, чтобы со временем жить на собственные доходы, в чем он, даже при наличии богатства, видел необходимую основу для достойного существования. Впрочем, за день до моего приезда он упал и поранил ногу и теперь лежал в постели.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
