в свою машину. Около половины пути мы не могли с ним разговориться. Однако потом оказалось, что он совершенно согласен со мной по поводу школьной системы воспитания, а именно — постепенного ее развала. Беседа полилась рекой, и доехали мы быстро. За окнами машины лилась летняя зелень, погода была идеальная, дороги — без пробок. Последние сорок минут пути проходили по А140. Это не скоростное шоссе, и мы медленно проезжали деревни и фермы одну за другой. Том мне показался несимпатичным, усталым, но он был явно очень умным мужиком. Он знал свое дело. Он не был похож ни на одного из моих знакомых, кроме разве что Джима Блумфилда. Он не откровенничал, не загружал меня проблемами, смеялся шуткам, шутил сам, рассказывал мало, коротко, но интересно. Он не засыпал меня вопросами личного плана и не бросал пустых комплиментов. Одет он был в дорогой, но старый костюм, к которому моя федора подошла бы лучше, чем к моей джинсе. От него не воняло сигаретами. Руки у него были грубые и большие, как у садовника. Про глаза ничего не могу сказать, так как смотрел он не на меня, а на дорогу. На вид он был немногим старше меня, а говорил, как повидавший виды старик, хотя и без брюзжания. Он пока не влезал ни в одну из построенных мною ниш, и поэтому мне не было скучно. Как было бы спокойно и хорошо работать, если бы все мои копы такими были.
Наташа ждала нас дома. Я ожидала увидеть столичную штучку, а дверь нам открыла девушка очень больная, уставшая от всего на свете. Том принялся расспрашивать ее по делу, а мне было интереснее всего, почему она живет в Англии после того, что с ней произошло, и почему она до сих пор не говорит по-английски. Видимо, полицию это тоже интересовало, и все скоро прояснилось. Она тоже не хотела больше видеть эту страну, где напугали ее саму и родителей до смерти. Ее не обижали похитители, но ей, семнадцатилетней девчонке, пришлось просидеть пять ночей в машине где-то в пригороде, без туалета, на хлебе и воде (это фигуральное выражение: на самом деле это были кола и картофельные чипсы, на которые она теперь глядеть не может). Когда уж совсем становилось невтерпеж, какой-то парень в темных очках и с фальшивой бородой водил ее в кусты и вежливо отворачивался. Но ей было очень неудобно и горько. Однако в Англию пришлось вернуться по состоянию здоровья. Ее сюда привез полгода назад один светило, специалист по головному мозгу. Когда он ездил в Россию в 2000 году, он познакомился с пациенткой Наташей, которой онкологи уже тогда поставили диагноз. Отец ее готов был продать душу, лишь бы ей помогли, но светило согласился на награду поскромнее. Называть ее вам точно не буду, чтобы не расстраивать. Родители отправили дочь с родным дядькой в Англию за сумму, достаточную на покупку приличной яхты. Светило оформил ее поездку как полезную для науки и для финансовой поддержки его частному медицинскому центру. Теперь он собрался делать ей операцию по удалению активизировавшейся проблемы. Папа Наташи не доверял российской медицине, даже если и считал, что врачи у нас лучше. Наташе и ее дяде Саше сняли квартиру в Нориче, поближе к тому медцентру и подальше от ненавистного ей Лондона. Наташа была очень больна и худа. Ее сон был беспокоен, аппетит плох, ее раз в две недели рвало, она даже теряла сознание четыре раза. Однако никаких болей не ощущала. Только сильнейшую усталость и беспокойство.
Том разложил перед ней снимки.
— Взгляните. Этот ли парень был вашим водителем по Лондону?
— Нет, — голос у Наташи был тусклым, — тот был плечистым, некрасивым. Уши оттопыренные и зубы кривые. Волосы вроде посветлее, да я все это уже плохо помню.
— Может быть, этот парень держал вас в машине?
— Трудно сказать. Он так глупо пытался замаскироваться. Я его не разглядывала. Мне видеть его было тошно.
— Но это лицо вам знакомо?
— Вроде бы… Не знаю. Столько лет прошло.
— Опишите того, с бородой.
— Ой, смогу ли? Ну… высокий, сам шатен, а бороду черную прицепил. Все курил самокрутки страшно вонючие. Одет был в джинсы. Нос кривой, кепка, очки. Все. Больше ничего не помню…
Письменные показания заняли не больше четырех страниц. Описывать похищение ей уже приходилось один раз, восемь лет назад. Том не стал заставлять ее делать это снова, да и она не вспомнила бы всего так хорошо. Я записала все на двух языках, а Наташа подписалась на каждой странице.
— Если что-нибудь вспомните, позвоните нам, — сказал ей Том на прощание и протянул свою визитку.
— А можно я лучше вам позвоню? — повернулась ко мне Наташа.
— Если офицер не возражает, пожалуйста.
— Конечно, так будет лучше.
Я оставила Наташе свою визитную карточку, и мы ушли. Прежде чем отправиться в обратный путь, мы зашли выпить кофе в маленькую кондитерскую. Том оказался сластеной и принялся за шведские кренделя с абрикосом. Я позавидовала ему, но есть не стала.
— А ведь она его действительно не помнит. Такие вещи просто хочется вычеркнуть из памяти, — сказала я.
— Я не понимаю, почему никто не узнает Свиридова, — Том жевал сердито, глядя в чашку. — Он возил их из аэропорта и по городу. Он таскал их чемоданы и ходил с ними по магазинам. Ну, ладно, мы тоже не помним своих водителей такси, но они вместе гуляли на пикнике. Они обращались к нему с мелкими проблемами. Ольга Джессоп говорит, что сама она столько времени с детьми не проводила, везде с ними возился Свиридов.
— Но он же сам не занимался похищением. Кто-то ему помогал, как я поняла. Вы же сами сказали, что его даже не подозревали до последнего.
— Если в нем никто не узнает похитителя, то должны были узнать шофера.
— Он прятался за очки и под кепку.
— Он похитил семерых всего за два сезона, и никто не знал. И во всех случаях оба организатора тогда получили письма от родителей, что ребенку срочно пришлось уехать домой. Все сделано без них, и ни о чем не надо было беспокоиться. Они только рады были.
Все это было не мое дело, но я не удержалась:
— Том, как вы думаете, почему человек на фотографиях обязательно Геннадий Свиридов?
— Его арестовали во время операции, и он назвался. Паспорт не был найден, но тогда его личность подтвердили соседи, хозяин микроавтобуса, сдающий ему машину в прокат в частном порядке, хозяин квартиры и
