в депутаты от вашего округа Сабора. Вы готовы подписать? – сказал я скороговоркой.
Оно кивнуло и потянулось к листкам.
– Нужен паспорт, – сказал Молль.
Чудовище кивнуло и показало волосатой рукой в комнату, как бы приглашая нас внутрь. Комната метров двадцать. Одна створка оконной рамы затянута полиэтиленовой пленкой. При дневном свете чудовище выглядело чучелом, шерсть покрывала его кусками, как будто приклеенная, а местами оторванная. Дождавшись, когда мы зайдем, чучело исчезло в боковой двери. Мы огляделись. Вдоль стен стояла старая советская мебель, но вида такого, как будто ее разломали, а потом пьяный мастер собрал ее вновь. Обои на стенах были как в спальне моей мамы и все в следах глубоких длинных царапин, как если бы тут играл тигр. И мебель, и стены были увешаны в большом количестве порнопостерами. Некоторые из дешевых тогдашних изданий, но некоторые удивили меня (и даже заставили завидовать) своей натуральностью и развратной откровенностью. Стопки наших и иностранных порножурналов лежали везде: в заляпанных стеклянных внутренностях серванта, на грязном рваном диване, на замызганном табурете посередине комнаты.
– Ни хера себе! – впечатлился, ухмыльнувшись, Молль.
Я тоже хмыкнул. Если бы мы были поодиночке, я думаю, что каждый из нас двоих притырил бы глянцевое издание с заграничными сочными тетками. Они глядели на нас изо всех углов своими распахнутыми женскими внутренностями. А там, за маленькой дверцей без ручки, чучело что-то громко бормотало, со злостью двигая какие-то предметы. Наконец оно вышло оттуда. Вид оно имело возбужденный, в клочковатой бороде, покрывающей почти всю рожу, было много мелкого мусора. Глаза выкатились, от натуги капилляров они блестели красным. Он протянул паспорт. Документ был покалечен. Он явно пережил пожар. Обложка сгорела почти полностью, уголки страниц тоже пострадали. Потом его, наверное, спасали водой. Листочки с советским гербом покорежились, буквы от ужаса растеклись чернильными кляксами. Но Ф.И.О. прочитать было можно. Владимир Наумович Фрадкин – так звали этого человека. Пока мы переписывали его данные, он начал проявлять беспокойство, он мотал головой, поднимал с размахом руки вверх и утробно хрипел.
– Владимир Наумович, распишитесь, пожалуйста, – предложил я, закончив заполнение бланка.
Он выхватил у меня ручку, тихо завыл и поставил резко и размашисто великолепную закорючку. И тут же стал напирать на нас, выдавливая в коридор. Я еле успел собрать листы. Лицо его дергалось. И тут я заметил, что у него началась эрекция, треники натянуло каким-то невероятным размером. Мы выскочили на лестницу. Захлопывая за нами дверь, он одной рукой уже залез в штаны.
– Офигеть! Офигеть! – Молль явно был удивлен.
– Да уж! – У меня тоже не было слов.
Чем дольше мы занимались сбором подписей, тем удивительнее становилось для меня разделение вроде бы одних и тех же людей. Если те, на улице, как были врагами, так и остались, то эти, в своих квартирах, пускающие нас в свое личное пространство, казались мне чуть ли не семьей. Корявой, но семьей. И вот я уже чиню дверной звонок двум теткам, пожилой и чуть пожилой.
– Вот хорошо, а то мужиков-то у нас нет, – говорит пожилая и чешет бок через халат.
Чуть пожилая лет сорока, наверное, хотя у русской женщины трудно определить возраст. Все зависит от условий содержания. Может, ей тридцать и она плохо сохранилась, а может, сорок пять, тогда ничего. Она стоит, прислонившись к косяку, то и дело поправляя помятую в подушках прическу и теребя на крупной груди пуговицу халата.
– А мы спали, вы стучите, а нам и не слышно! – говорит она, улыбаясь и облизывая губы.
Звонок предложил починить я.
– Вот и хорошо, вы нам звонок, а мы вам подписи! – говорит чуть пожилая и как-то странно звучит ее это «под-пи-и-си-и».
– Мама, несите же паспорта! – говорит она как-то надрывно, когда я заканчиваю.
Еще я за подпись отжимал соседским топором захлопнувшуюся дверь, за нее же, за подпись, выносил старушке мусор. За забытые в замке ключи получал ее. А однажды, войдя с Моллем в открытую квартиру и не найдя хозяев, украл половину немного подкисшего арбуза, а Молль пластмассовую игрушку, пружинку, – больше там и брать было нечего.
Шли как-то втроем по одной парадной. На этаже обычно четыре квартиры. Теперь для ускорения процесса мы звонили во все двери сразу, чтобы втюхивать им Сабора скопом. Наши с Моллем двери долго шебуршались изнутри, а брату открыли сразу. На пороге – молодой парень под два метра ростом в спортивном костюме «Адидас». Стрижка короткая, поломанный нос и кулаки, такие, блин, огромные кулаки, висящие гирями на длинных руках.
– Здравствуйте, – сказал брат, ну и, как обычно, кандидат, ля-ля-ля.
Тот выслушал.
– Заходи.
Брат зашел, дверь захлопнулась. Мы дошли уже до первого этажа, а брата все не было. Мы поднялись к квартире. Прислушались, прислонив уши к двери. Где-то глубоко внутри слышался тихий гул голосов. Я подергал ручку – заперто. Дверь была внушительная, железная, отличная от других в этом парадняке, хлипких.
– Короче, щас позвоню, если не откроют, пойдем к ментам, – сказал я.
Молль кивнул. В этот момент заклацали железными языками многочисленные замки и дверь открылась. На пороге брат, за ним тот парень.
– Ну ладно, удачи. Не обессудь, братва решила, – сказал он добродушно.
Брат кивнул.
– Свин, что за хрень? – спросил Молль.
Брат ухмыльнулся и приложил указательный палец к губам.
– Короче, это реально кино! – сказал он, когда мы вышли на улицу. – Захожу в комнату, сидят за столом еще четыре детины, такие же мордовороты, один другого шире, все в адидасах и с цепями на шеях, бритые. На столе водка. Этот им говорит, вот, мол, за кандидата подписи собирает, и к столу меня подталкивает. А они меня так разглядывать стали, я подумал: сейчас из меня закуску делать будут. Ха-ха! Я им листовку дал, они ее по кругу пустили. Сидят в тишине, листовку изучают. Пока все не прочитали, молчали. Потом тот, который дверь открыл, в натуре серьезно спрашивает этих: ну че, мол, думаете. Эти, бля, замычали, головами закачали и водку по стаканам разлили, мне тоже полстакана – выпей пока. Грохнули и давай тереть, вы бы их видели!
Брат захлебнулся смехом. Отдышавшись, он продолжил:
– Один говорит: мент! Другой возражает: бывший. А тот: бывших, бля буду, не бывает! И четки давай с остервенением между пальцами ломать! Ха-ха! Спорили долго, серьезно, все в том же духе – вот ведь, за русских, а то чурбаны в натуре оборзели!
Все это брат рассказывал в лицах, то и дело выпучивая глаза и надувая щеки.
– «Ментовская разводка это, вместе мы, одной крови!» – «Ты
