Земля, а вокруг неё обращаются Солнце, планеты и все звёзды, прикреплённые к небосводу, как к крышке огромной чаши. Так вот я всё же сосчитал это огромное число песчинок и даже написал по этому поводу сочинение. Я его так и назвал: «Об исчислении песка в сфере неподвижных звёзд». Я бы с удовольствием подарил вам это сочинение со своим автографом, но — увы! — у меня нет под рукой экземпляра. Если вы его где-нибудь достанете, я с удовольствием надпишу.
— Это было бы замечательно! — загорелась Таня. — Я так люблю собирать автографы! У меня уже есть автограф Юрия Гагарина, потом ещё двух киноактёров: Баталова и Самойловой. Но автограф Архимеда!.. — Таня от удовольствия даже зажмурилась.
— Я вижу, что песчинка сама выскочила из вашего глаза, — сказал Архимед, — очень рад… А сейчас прошу меня извинить — у меня дело. Может быть, сегодня мне удастся отыскать наконец точку, которую я так долго ищу.
— Какую точку? — спросил Сева.
— Разумеется, точку опоры. Ведь, если я найду точку опоры, я смогу перевернуть Землю.
— Каким образом?
— С помощью рычага. Когда-то, когда я жил в своём родном городе — Сиракузах, я придумал эту очень простую машину…
Помахав нам на прощанье рукой, Архимед быстро удалился.
А мы пошли дальше.
По дороге мы увидели уже знакомых нам Эратосфена сего знаменитым решетом, и Леверье, занятого очередным вычислением, и Эвклида, и Пифагора…
А вот идут два человека в старинных камзолах. Они о чём-то оживлённо разговаривают. Вот они поравнялись с нами.
— Позвольте представиться, — обратился к нам один из них, с длинными светлыми волосами. — Исаак Ньютон. Из Кембриджа. А это, — он указал на своего собеседника, — Готфрид Вильгельм Лейбниц. Из Лейпцига. Хоть я англичанин, а он немец, мы всю жизнь были друзьями.
— О да! — подтвердил Лейбниц. — Пусть злые языки говорят, что мы соперничали, это неверно. Правда, мы с досточтимым сэром Ньютоном работали над одним общим вопросом, даже ещё не будучи друг с другом знакомы…
— И одновременно решили эту важнейшую проблему!.. — подхватил Ньютон.
— Не скромничайте, уважаемый сэр, — перебил его Лейбниц. — Вы решили эту проблему на семь лет раньше меня…
— Да, но вы, дорогой господин Готфрид, открыли то же вполне самостоятельно, — перебил его, в свою очередь, Ньютон.
— Не будем вдаваться в подробности. Пусть это открытие принадлежит нам обоим, — заключил Лейбниц.
— Досточтимый сэр Ньютон и глубокоуважаемый господин Лейбниц, — обратился к ним Сева, — не будете ли вы столь благосклонны и не сообщите ли нам, что это за открытие вы сделали совместно?
— Позвольте мне, — сказал Ньютон, — ответить на ваш вопрос тоже вопросом. Были ли вы на Зеркальной улице в городе Арабелле?
— Были! — выпалил Сева. — Мы даже на автобусе катались. И видели там и карликов и великанов.
— Так вот, — продолжал английский учёный, — этих-то карликов и великанов изобрели мы с досточтимым Готфридом Лейбницем.
— Сэр Ньютон большой шутник! — усмехнулся Лейбниц. — Никаких карликов и великанов мы не изобретали, а просто-напросто ввели понятия о бесконечно малых и о бесконечно больших величинах…
— И научили людей пользоваться ими. Вот и всё, — закончил Ньютон.
Разговор был неожиданно прерван подошедшим к нам полным, розовощёким человеком в шёлковом камзоле, отделанном тончайшими кружевами.
— Провалиться мне на месте, если это не Портос из «Трёх мушкетёров»! — закричал Сева.
— Ты с ума сошёл! — возмутилась Таня. — Откуда в Карликании мушкетёры?
— Нет, нет, я не мушкетёр, — засмеялся незнакомец, — хотя был лично знаком с д’Артаньяном! Я ведь тоже француз. Меня зовут Пьер Ферма.
— Могу вас заверить, — сказал Ньютон, — что наш дорогой Ферма один из самых любимых и почитаемых учёных в Карликании.
— Это вполне понятно, — добавил Лейбниц, — ведь мсье Ферма один из создателей теории чисел. Если принять во внимание, что Арифметическое государство — это страна чисел, то вам станет понятна огромная популярность мсье Ферма.
Ферма шутливо закрыл руками уши:
— Нельзя на одного человека взваливать всю тяжесть славы! Кроме меня, к теории чисел приложили руку очень многие. Достаточно вспомнить великого грека Пифагора или всех тех, кто жил после меня: петербургского академика Леонарда Эйлера, московского профессора Пафнутия Львовича Чебышёва или более поздних учёных — советских математиков Льва Генриховича Шнирельмана, Ивана Матвеевича Виноградова… Да я бы мог вам перечислить их сотню. А вы всё приписываете мне!
— И всё-таки, дорогой мсье Ферма, то, что сделано вами, отнять у вас нельзя.
Ферма загадочно улыбнулся и сказал:
— При всём при том я доставил людям массу неприятностей.
— Приятно, должно быть, доставить хоть одну такую «неприятность» человечеству! — заметил Ньютон.
— Никто бы из нас от этого не отказался, — присоединился Лейбниц.
— Что же это за неприятность? — полюбопытствовал Сева.
— Мсье Ферма, — ответил Ньютон, — говорит о той теореме, которую он открыл и которую никто вот уже триста лет не может доказать.
— Её так и называют великая теорема Ферма! — добавил Лейбниц.
— Зачем же так громко? Я никогда не называл её великой, — возразил Ферма. — Она пришла мне в голову, когда я читал превосходную древнегреческую «Арифметику» Диофанта. Очень простая теорема.
— Теорема-то простая, — сказал Лейбниц, — и всё-таки доказательства никто до сих пор не нашёл!
— Вы забываете, — заметил Ферма, — что для некоторых частных случаев кое-кому удалось найти доказательство.
— Я говорю о том, — ответил Лейбниц, — что нет ещё полного доказательства вашей теоремы.
— А сами вы её доказали? — спросил Сева у Ферма.
— Лучше не спрашивайте, милый друг, — грустно ответил учёный. — Я доказал её, но… Всё дело в этом маленьком «но». Я записал своё доказательство на полях книги Диофанта, и, подумайте только, этот листок оказался вырванным!
— Вот как нехорошо портить книжки! — с досадой заметил Ньютон.
— Но вы, наверное, помните своё доказательство? Скажите его мне на ушко, а я его потом опубликую, — предложил Сева.
Трое учёных покатились со смеху. Они долго не могли успокоиться.
— Мой дорогой Гаврош… Не знаю, как вас зовут по-настоящему, — обратился наконец Ферма к Севе. — Ведь прежде, чем слушать доказательство, надо познакомиться с самой теоремой! Боюсь только, что это
