концу 30-х годов, с кремлевской точки зрения, необходимым и целесообразным. Необходимым – ввиду дестабилизации положения в Европе, а целесообразным – с учетом открываемых этой дестабилизацией перспектив. После многолетнего терпеливого ожидания начавшаяся война вновь предоставляла Кремлю возможности, которыми советская Россия не сумела в полной мере воспользоваться в 1918–1923 гг. по причине недостатка сил.
В стратегии drang nach Westen задача режима по самосохранению идеально совместилась с тактическими (на ее фоне!) целями провоцирования европейской войны и, следом, социальной революции; причем достижение этих заветных целей всей международной деятельности партии большевиков было одновременно и средством уцелеть в противостоянии внешнему и внутреннему врагу. Заключение договора о ненападении, разработка секретных приложений к нему, подготовка планов военного выступления на запад, наконец, проектирование мировой революции, – все это были, как в сказке о Кощее, только ларец на дубе, заяц из ларца, утка из зайца, яйцо из утки. Иными словами, мероприятиями, имевшими в определенной степени самостоятельное значение, но по существу игравшими подчиненную, служебную роль по отношению к главной задаче – выживанию режима.
Война и армия
Как известно, в яйце находилась еще игла, на кончике которой и таилась Кощеева смерть. 22 июня кремлевский коллективный кощей решил, что кончик сломан. Являвшееся ему в большевистских кошмарах видение о смычки внешнего и внутреннего фронтов войны против коммунистического государства с каждым прошедшим днем, с каждым пройденным врагом километром все явственнее обретало реальные очертания в фактах стремительного развала армии и вполне позитивного отношения населения оккупированных территорий к приходу германских войск. Здесь и следует искать объяснение сталинской мольбе о пощаде, обращенной к Гитлеру в конце июня 1941 г. Поскольку последний факт остается для многих неизвестным, остановимся на нем подробнее.
В августе 1953 г. по требованию высшего партийного руководства знаменитый чекист П. А. Судоплатов подготовил пояснительную записку о сталинском поручении, переданном ему в конце июня 1941 г. через Л. П. Берия. Он должен был выйти на Гитлера через болгарского посланника в Москве И. Стаменова с неофициальным предложением о немедленном заключении мира в обмен на территориальные уступки со стороны СССР – этакого Бреста-2. В качестве уступаемых территорий назывались Украина, Прибалтика, Бессарабия, Буковина. Список оставался открытым для его пополнения по требованию германского правительства [49, ф. 3, оп. 24, д. 465, л. 204–208].[60] Судоплатов выполнил поручение, однако ответа из Берлина не последовало.
С неизбежностью возникает вопрос о мотивах сталинского поведения. Действительно, что такого непоправимого произошло на советско-германском фронте за пять – семь дней боев, что оправдывало бы это позорное унижение и готовность к огромным жертвам территориями и их населением? Погибли двадцать, сорок или шестьдесят тысяч человек? Так что из того: для западной группировки Красной Армии численностью 3 млн. 290 тыс. человек это несущественно, тем более что в стратегическом резерве стоит еще 51 дивизия; также имеются боеспособные сибирская и дальневосточная группировки, а в мобилизационной очереди насчитывается порядка 35 миллионов человек. Враг углубился на пару сотен километров? Так ведь Кутузов и Москву сдавал, а потом русские брали Париж!
Нет, не Гитлера испугался Сталин, а военно – политического взрыва у себя за спиной. Перед растерявшимися обитателями Кремля замаячил самый верный признак материализации этой угрозы – отказ вооруженной до зубов Красной Армии защищать коммунистическую власть. То, что раньше в материалах пленумов было лишь прогнозом, догадкой, стало ужасающей реальностью. В беседе с посланцем президента Ф. Д. Рузвельта А. Гарриманом осенью 1941 г. Сталин признал: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть»[61] [50, с. 204].
Это было ему известно из предыдущего опыта. Как докладывали выступавшие на Главном военном совете 1940 г. военачальники, красноармейцы – участники боев на Халхин – Голе – открыто выражали недовольство тем, что их заставляют умирать за какую – то строящую социализм Монголию. В финскую кампанию солдатская масса отторгала поставленную армейскими политорганами как цель войны задачу осчастливить финский народ социализмом с доставкой до Хельсинки.[62] Эти настроения были столь сильны, что вынудили армейские политорганы сместить акценты в пропаганде целей войны: с «социально – освободительного» на «защиту безопасности СССР». Начальник Главного Политуправления РККА Л. Мехлис даже приказал переименовать одну из фронтовых газет, носившую название «За коммунизм!», дабы не задевать чувства беспартийных красноармейцев, коих, конечно, было подавляющее большинство. В целом, он потребовал «прекратить неправильное освещение интернациональных задач Красной Армии и разъяснить личному составу, что наша главная задача – это активная защита Советского Союза» [46, док. № 77].
Нежелание крестьянской РККА воевать за чуждые ей цели режима было столь сильным и всеобщим, что даже в наступательной войне против малочисленной и плохо вооруженной армии Финляндии (многократно уступавшей по всем количественным показателям противостоявшей ей группировке РККА) красноармейская масса зачастую удерживалась на позициях и принуждалась идти в атаку с помощью заградительных отрядов войск НКВД. На Главном военном совете весны 1940 г. этот опыт получил высокую оценку и был заранее рекомендован к тиражированию в последующих вооруженных конфликтах. Еще одной реакцией режима на нежелание солдатской массы воевать, выразившееся в массовом дезертирстве и самострелах, стали планы ужесточения административного и уголовного наказания за воинские проступки и преступления, а также репрессирования семей провинившихся военнослужащих.
В своем радиообращении к стране 3 июля Сталин учел этот опыт и апеллировал к патриотическим и даже религиозным чувствам народа. Затем настала очередь прессы расставлять новые акценты. «И коммунизм, и советская власть, и даже намеки на мировую революцию исчезают со столбцов советских газет, как исчезает с них и имя Сталина, – пишет авторитетнейший летописец партийно – советской истории Б. И. Николаевский. – Коммунисты делают все, чтобы народ обрушившуюся на него войну стал ощущать как борьбу «За Родину!», «За Россию!»» [50, с. 204–205]. Народ, однако, реагировал иначе: характерным для 1941 года явлением стало массовое уклонение от призыва, особенно в прифронтовых областях. В результате всего за два летних месяца мобилизационные потери Красной Армии на этой территории составили 5 631000 человек. Из числа призванных в свои части не явились 30–45 процентов новобранцев, а на Западной Украине – абсолютное большинство.
Армия также не клюнула на уловки вождя и принялась разбегаться, разваливаясь на ходу невиданными в истории, воистину фантастическими, темпами: за пять летне-осенних месяцев пять миллионов сдавшихся в плен и дезертировавших (3,8 млн. и 1,2 млн. человек соответственно). Из этих 3,8 млн. пленных 200 тысяч были перебежчиками. Еще около 700 тысяч «отставших от своих частей» были остановлены заградотрядами НКВД и часть из них расстреляна. Порядка 320 тысяч красноармейцев – это эквивалент
