мальчика, который едва не утонул. Странная девица: малыша вытащила – и плакала, плакала, не хотела матери отдавать, а до того, как спасти, очевидцы говорят, кричала, гнала кого-то.
А кого гнать? Никого и не было, мать непутевая да мальчонка.
– В двух шагах от берега был!
– Вот так и тонут. А матери хоть бы хны.
Женщины переключились на мать. Родила в восемнадцать, ума нет, мужа тоже, им бы только про женихов думать и в интернетах торчать, а на дите плевать.
Катя и Роман переглянулись.
– Это ведь та женщина, которая с мужем у бабы Лены живет, – вполголоса сказала Катя. – Мы с тобой еще их машину в лесу видели.
Обоим пришла в голову одна и та же мысль.
«Кричала, гнала кого-то. А кого гнать? Никого и не было», – сказала женщина. А если кто-то был, но никто, кроме городской девушки, его не видел? Роман вспомнил в эту секунду про черные нити, затянувшие потолок, а Катя подумала о молоке, которое превращалось то в кровь, то в болотную жижу. А еще оба вспомнили об увиденном в заброшенном поселке с номером вместо названия.
Оба подумали – и оба промолчали, ни один не произнес вслух.
Подошел автобус, ожидающие забрались в салон. Катя поздоровалась с водителем и женщиной-кондуктором в цветастом сарафане. Они были ей хорошо знакомы: девочка каждый день в школу на этом автобусе ездила.
– Как отдыхается? – спросила кондуктор. – В Константиновку собралась или в Быстрорецк?
Катя ответила.
– Да, приехал балаган. – Она кивнула, серьги в ушах качнулись в такт словам. – А это кто с тобой? Мальчик твой?
– Я ее брат. Двоюродный, – ответил за Катю Рома.
Что за бестактность, подумалось ему, одно слово – деревенщина.
В глазах женщины мелькнуло неподдельное участие.
– Погоди, так ты Зоин сын, что ли? А я ведь с ней в одном классе училась. Хорошая была. Я как узнала, что она померла, прям поверить не могла. Молодая совсем.
Роману было неприятно слышать это. Ему становилось тяжело, когда посторонние люди обсуждали смерть мамы. Топтались грязными ботинками на его горе. Сожалели, губы поджимали. Что они могли знать о маме, о Роме?
Он отвернулся к окну, прикусил губу, чтобы не нахамить кондукторше. Он-то уедет, а Кате тут жить. Сто лет потом будут припоминать, как братец окрысился в ответ на сочувствие. Катя незаметно взяла Рому за руку: дескать, я понимаю.
К счастью, автобус сделал очередную остановку, и женщина устремилась навстречу новым пассажирам.
– Долго ехать? – напряженно спросил Роман.
– Минут двадцать. Ты не сердись на нее. Она хорошая вообще-то. Бывало, бесплатно меня возила.
– Я не сержусь. – Рома помолчал. – Это я маму нашел. Первым. Я из школы пришел. Опоздал, мы к одному парню зашли. Ну и застрял, бывает же, засидишься. Иду домой, думаю, сейчас ругать будет: почему не предупредил, что задерживаешься! Злюсь заранее, что оправдываться придется. Потом только до меня дошло, что она не звонила, не спрашивала, где меня носит. А не звонила потому… – Голос его звякнул, зазвучал тонко, как у маленького.
Катя сжала ладонь брата крепче. Она поняла, что Рома рассказывает об этом в первый раз. И не кому-нибудь, а ей.
– Отрываю дверь – мама навстречу не вышла. Все, думаю, обиделась, сидит у себя, дуется. Перестанет дуться, начнет мораль читать. Разулся, прошел в кухню. А она там. Возле окна.
– Ром…
– Я подбежал, тормошу. В тот момент казалось, сердце лопнет. Иногда думаю, пусть бы и лопнуло! И я… Пришел бы вовремя, успел скорую вызвать, спасти. Мама жива была бы. Телефон под столом валялся. Она, может, хотела позвонить. Кому? Не знаю. Может, и мне. Только я…
– Ромочка, это судьба. Судьба такая, – перебила Катя. – Ничего случайно не бывает, так должно было… Ты ничего не мог изменить! Моя мама так говорит, и это правда! Ты не виноват ни в чем!
Она проговорила это горячо, Рома обернулся к ней, вспомнил, что и у Кати была потеря в жизни, только она отца потеряла.
«Что же мы, как проклятые оба, невезучие?» – подумал он.
Катины глаза были полны слез. И чего его потянуло на откровенность – еще и в автобусе?
– Прости, – пробормотал Рома. – Зря я это.
– Не зря, – затрясла она головой, – не зря! Человеку нельзя такое в себе носить. Оно тебя изнутри отравляет, душит, я знаю!
Катя смотрела с любовью, ее сострадание было искренним и добрым, и Роман в этот момент впервые осознал, что Катя – самый родной человек на свете. Сестра.
– Константиновка! – трубным голосом возвестила кондукторша. – Готовимся на выход!
Катя с Романом встали и пошли к дверям.
– Спасибо тебе, – проговорил Рома, когда они выпрыгнули из автобуса. Тот попылил дальше. – Я рад, что у меня есть сестра. – И, прежде чем Катя успела что-то ответить, резко сменил тему и тон: – Начинаем любоваться местными достопримечательностями. Показывай, где тут у вас музей мадам Тюссо.
Константиновка была серой и неопрятной. Скучное захолустье, даже Липница выглядела оптимистичнее: там хотя бы имелось озеро, было много зелени, домики смотрелись наряднее, а огороды – ухоженнее.
Здесь же было царство унылых двухэтажек и панельных пятиэтажных домов; куда ни глянь, всюду заросшие сорняком жалкие клумбы, покосившиеся столбы, порыжевшие гаражи, мусор на разбитых тротуарах, чахлые деревья, надышавшиеся выхлопных газов. На круглой площади – пересохший фонтан с облезлой русалкой, длинное здание с нахлобученной сверху надписью «Торговый центр», обязательные почта, аптека, заправка, шиномонтаж.
Кате было привычно, она и внимания не обращала, а Рому все угнетало. Ребята прошли дальше, миновали улицу Мира, очутились возле школы.
– Видишь, – Катя указала на выкрашенное бело-зеленой краской здание в три этажа, – поликлиника и больница. Мама там работает.
Передвижной «Парк аттракционов» нашел пристанище на школьном футбольном поле, на вытоптанной кедами и кроссовками жухлой траве. Был он столь же убогий, пыльный, выцветший, как и весь поселок, а потому отлично вписался в окружающий пейзаж, словно всегда здесь и находился. Зловещий, как в романе Стивена Кинга, красноносый клоун лыбился с плаката «Добро пожаловать», отбивая всякое желание подойти.
Впрочем, неизбалованные развлечениями жители Константиновки и окрестных деревень и поселков приходили.
Посетителям предлагалось пострелять в тире и выиграть приз – игрушку или сладость. В центре возвышался огромный розовый медведь с бантом в горошек – главный приз. Он, видимо, переезжал из города в город и повидал на своем долгом веку десятки таких поселков и городишек, отчего выглядел побитым жизнью. На ассиметричной морде застыло выражение обреченности.
Еще была возможность прокатиться на карусели (это для малышей) и на машинках на автодроме, попрыгать
