Стоило ли поднимать такой шум из-за пары поцелуев и быстрого перепихона в прачечной? Я даже поработала лифтершей в торговом центре на Юнион-сквер, это был апофеоз моих приключений с работой. Там я имитировала различные акценты, чтобы развлекать покупателей.
— Второй этаж, мужские костюмы и другая одежда на заказ! — рычала я, как старый самурай.
— Пятый этаж, дамское белье! — пропевала, как девушка с островов.
— Цокольный этаж, галантерея, книги и сладости! — произносила как уроженка Мексики, с которой я училась в младших классах в Лос-Анджелесе.
Покупателям нравилось, а вот начальство отказалось оплачивать мои услуги. И я отправилась в кафе на Норт-Бич и Кау-Холлоу. О профессии официантки я знала еще меньше, чем о полировке полов, распаковке коробок с товарами в складских помещениях и торговле цветами. Мне понадобилось очень много времени и мысленных усилий, чтобы догадаться, что, когда меня просят принести «жениха и невесту на спасательном плоте», это значит, что клиент хочет два яйца и тост, а «жених и невеста на камнях» — это всего лишь яичница-болтунья. Однажды у меня попросили вафлю «с кровью», и я принесла тарелку с тостом и ложкой масла сверху. Разумеется, меня тут же выгнали: «Прости, худышка, но с тобой как-то не заладилось».
Ну, с меня как с гуся вода, как я всегда говорю.
— А помнишь, как тебе заказали жареный арбуз? — напомнила Грейс. — Клиент хотел пошутить, а ты отправилась на кухню и передала заказ повару!
По какой-то причине Грейс и Элен ужасно нравилась именно эта история. Жареный арбуз. Ха-ха! Ну конечно же, шутили не со мной, а надо мной.
— Снова уволена! — спели мы на три голоса.
Я смеялась так же весело, как и они. Потому что в моем репертуаре не было грусти. Я не хотела попрошайничать, но, когда оказалось, что мне нечем платить за квартиру, Грейс вызвалась заплатить мою долю.
— Друзья должны помогать друг другу, — сказала она тогда, что было довольно странно, учитывая, как ее скорчило, когда Элен предложила ей платье для выхода к гостям клуба между выступлениями.
Я лично не видела ничего особенного в том, чтобы принять деньги от Грейс или обноски от Элен. Должна же девушка где-то спать и во что-то приличное одеваться.
На выходных я навестила тетушку Хару и дядюшку Юни в Аламеде. Они накормили меня лапшой соба и натто, липкой ферментированной соей. А потом стали расспрашивать:
— У тебя есть новости от родителей? Ты хорошо ешь? Может быть, вернешься и еще поживешь у нас? Мы можем дать тебе работу здесь, в продуктовой лавке.
Это были милейшие люди. Они владели маленьким магазинчиком недалеко от военно-морской авиабазы Аламеды. Нетрудно догадаться, что их клиентами были настоящие красавчики, поэтому работать там мне однозначно не стоило. Я не хотела проводить свою жизнь за пивом и обжиманиями с обслуживающим персоналом, я и так потратила на это занятие достаточно времени на Гавайях и раньше, пока мы жили на острове Терминал, недалеко от морского резерва, поэтому я отклонила предложение тетушки Хару. Я несколько раз низко ей поклонилась, как велела бы мне сделать мать, чтобы показать уважение и смирение.
— Дорумо аригато гозаймасу, тетушка, — сказала я, использовав самую вежливую формулу японского языка. — Вы оказываете мне честь своей добротой. Я буду вечно вам благодарна.
Тетушка с дядюшкой, как я и надеялась, отправили меня домой с целой корзинкой фруктов и овощей и еще пятифунтовым мешком риса. Это будет моя лепта в наш с Грейс бюджет.
Да, не такой жизни я ждала.
Мне не доводилось завоевывать призы в виде яблочных пирогов и наградных лент, как Грейс, но с раннего детства я умела привлекать внимание толпы. При нашей первой встрече с Грейс и Элен я сообщила им, что танцевала сколько себя помнила, но точнее было бы сказать, что я просто была рождена, чтобы стать знаменитой. Люди всегда что-то во мне видели, их ко мне тянуло, как пчел на цветок или мотыльков на огонь. Я не преувеличиваю. У меня никогда не было особого таланта, зато харизмы хоть отбавляй.
Однажды, когда мы еще жили в Лос-Анджелесе, в нашу семейную сувенирную лавку зашла танцовщица из театра «Орфей». Ей понравилась черная лаковая шкатулка с летящими цаплями, и она захотела ее купить, но денег не хватало, поэтому моя мать предложила:
— Если вы дадите моей девочке несколько уроков танца, я подарю вам шкатулку.
Когда об этом узнали в округе, люди стали говорить, что репутация нашей семьи теперь безвозвратно испорчена. В ответ на это мама, убежденная сторонница традиций и строгих взглядов на жизнь по ту и другую сторону океана, быстро пресекла эти разговоры. «Лучше уж стать одиноким волком, но с талантом, чем мартышкой при шарманщике, — говорила она. — Да и западной культуре кланяться тоже не стоит, надо быть независимым».
Разумеется, меня воспитывали в японских традициях. Мама показала мне, как семенить при ходьбе, чтобы казаться хрупкой, и как прятать улыбку за кончиками пальцев, чтобы быть привлекательной. Она учила меня говорить тоненьким тихим голосом, чтобы, не дай бог, никто не заметил моего характера. Каждую фразу мне следовало начинать так, будто я была в чем-то виновата: сумимасэн га — «простите, но» или озорэмасуга — «не хочу обидеть вас, но». И разумеется, я ходила на мамины уроки японского языка, хотя он мне был совершенно не интересен, ни дома, ни в школе, и мне бы очень хотелось, чтобы мне давали по десять центов за каждое ее замечание за неправильное использование предлогов. А вот отцу нравилось, как мама разговаривала. Он всегда говорил, что ее голос был так же прекрасен, как лепестки сакуры, слетающие с цветов в прозрачном воздухе идеального весеннего утра. С этим мне было сложно поспорить. Ее голос действительно был красив, но не настолько, чтобы смягчать ее вечные придирки.
Мама учила меня правильно и почтительно обращаться к людям и формулировать вежливый отказ. Она же показала мне разницу между мужской и женской речью. Попросить тишины женщина может только очень мягко: сизукани — «тише», — в то время как мужчина может просто сказать: дамаре — «заткнись». Помню, как внимательно я слушала, когда на уроке мама объясняла, что жена по-японски — канаи, «внутренняя сторона дома». Мужа японцы называют су-жин — «хозяин». Вот только я хотела быть хозяйкой самой себе.
Мама начинала каждое занятие с пения с учениками гимна Японии перед портретом императора Хирохито, такого элегантного в мундире, верхом на Сираюки, белом коне. Надо сказать, это мало чем отличалось от китайской школы,
