и набью вам морду?
— Ну вас к черту! Федоров! Заберите этого чурбана и высадите около Павелецкого, пусть сам добирается куда ему там надо… Значит — война, Белозор? Ну-ну, смотрите. До Бога высоко, до царя далеко!
Запахло табаком — Виктор Васильевич в темном углу закурил. Федоров и Сарумян вывели меня из подъезда.
— Ты это, Белозор… — вдруг неуверенно начал этот двойник известного хоббита. — Не особенно там…
— Да понятно всё, мужики. Работа такая. Может до Белорусского вокзала добросите, ну что вам стоит?
— Не, ну ты берега не путай? Совсем охренел. На метро доедешь!
Черт, не прокатило! Да и ладно. Я и так лимит удачи на сегодня явно исчерпал…
Глава 10, в которой Волков пьет кофейный напиток
По ощущениям, в Москве образца 1980 года откровенных неадекватов было всё-таки поменьше, чем, например, зимой 2022–2023. Что и говорить, наверняка на психику людей будущего повлияла пандемия и сложная общественно-политическая обстановка, но это ведь не повод в обдолбанном виде орать стихи в лицо случайному прохожему, пуская слюни и пуча совершенно невменяемые глаза!
Или, нацепив на себя розовую сутенерскую шубу, щемиться сквозь турникеты в метро в обратную сторону и доказывать доблестным стражам порядка, что тут всё сделано неправильно и выход просто необходим именно в этом месте? Здесь мужчины розовые шубы не носили, и обдолбанными в публичных местах не появлялись. Стихи читали разве что выпимши и то — не очень громко. Говорят, перед Олимпиадой-80 множество асоциальных элементов отправили за 101-й километр — может с этим связана местная видимость адекватности?
Я не выдержал и разулыбался: тут, внутри Садового кольца, 101-й километр означал кару Господню, поражение в правах, наказание. Для меня же наказанием была сама необходимость проводить время в пределах мегаполиса! Ну да — советская Москва была потише, помягче, поприятнее, поскромнее, но… Узкие улочки центра, громады домов, суета, шум, гам, отсутствие горизонта и чувство собственной безнаказанности по причине безликости и неважности любого из людей вокруг — такая обстановка всё равно давила на умы и души местных. Коренных или некоренных — это другой вопрос.
Вот и этот прыщавый подонок оттопырил свои пальцы уточкой и, отвернувшись, щупал ягодицу привлекательной девушки, похожей на студентку. Вырожденец имел в виду, что в тесноте вагона метро уличить его в петтинге будет просто невозможно! Он даже глаза закатил, весь предавшись влажным мечтаниям.
— Что вы себе позволяете? — барышня, пунцовая от негодования, обернулась и гневно воззрилась на прыщавого.
— Что — позволяю? — выпучился он, делая вид что вовсе ни при чем.
— Да как вы… — девушка не знала, что ей делать, беспомощно оглядываясь по сторонам.
Я молча кивнул ей, показывая, что всё видел, и придвинулся к уроду поближе, от души наступая рифленой подошвой ему на ступню. Кажется, там даже что-то хрустнуло: замшевые полуботинки — так себе защита для пальцев ног! Попадись такой выродок в дубровицком автобусе, например, то в салоне с девяностопятипроцентной вероятностью оказался бы какой-нибудь сосед-кум-одноклассник либо этого типа, либо — девушки, и волна по городу пошла бы моментально. И кем бы ни был щупатель — металлургом, деревообработчиком или рабочим по уборке и мойке подвижного состава, всю оставшуюся жизнь он именовался бы Извращугой, Щупальцем, Жопником или Шалуном. Качественно отмудоханным Шалуном, скорее всего. До синевы.
— И-и-ить! Что вы себе позволяете! — непроизвольно Жопник повторил слова девушки.
— Что — позволяю? — спросил я, перенося вес на ногу, которая стояла на его пальцах. А потом прошептал ему в самое ухо: — Видишь, что бывает, когда кто-то не сдерживает эмоций и желаний, направленных в твою сторону? Хочешь, я продолжу, и совершенно случайно размозжу тебе всю голову о поручень?
— Гражда… а-а-аыть! — он попробовал позвать на помощь, но во-первых это была Москва и всем было наплевать, а во-вторых его голос не вышел на нужные для привлечения внимания децибелы.
Я сунул ему кулак в солнечное сплетение, и придержал за грудки, чтобы Извращуга не свалился на пол.
— Станция метро "Горьковская"! — сказал потусторонний голос. — Следующая станция — "Маяковская"!
Знатный пендель отправил прыщавого вдоль по Питерской… То бишь — по "Тверской", конечно. Или — по "Горьковской", как будет угодно.
Девушка, кстати, тоже вышла здесь же, обернувшись и одними губами прошептав "Спасибо!" Я кивнул и улыбнулся. Просто представить — Аську или Ваську будет щупать такой же гад! Хотя… Эти барышни, скорее всего, пойдут в мать, вырастут настоящими валькириями и размозжат голову ублюдку о поручень самостоятельно, без помощи благородных рыцарей в кроссинговых ботах и штанах с карманами…
* * *
Я вышел на Белорусской. Нужно было забрать в камере хранения кассеты с записями и встретиться с Волковым. Исаков назвал мне какую-то забегаловку на Ленинградском проспекте, так что долго блуждать по первопрестольной мне вроде как не грозило — за путепроводом свернуть налево, подняться по лестнице, перейти железную дорогу, спуститься вниз…
Честно говоря, я здорово удивился, когда настрикав на ячейке камеры хранения уговоренный код, достал оттуда свою посылочку — в целости и сохранности. Черт их знает, может специалисты Службы Активных Мероприятий уже всё скопировали и изучили — у них целых два дня было, но сам факт того, что коробка из ячейки запросто перекочевала в мой рюкзак, говорил о многом.
Василий Николаевич — человек с дубовым сердцем и стальными бейцами — всё еще безоговорочно мне доверял. "Восстань, пророк, и виждь, и внемли…" М-да, сложно было сказать, что именно он обо мне понял, но факт моей фантастической связи с будущим сомнению не подвергал и чутью моему верил.
А посему — я прошел под Тверским путепроводом и свернул в сторону прошлой и будущей Никольской старообрядческой церкви. Сейчас там располагались художественные мастерские… Что ж, по сравнению с клубом в Успенском православном соборе Дубровицы и пивбаром в Свято-Троицком костёле, мастерские в старообрядческом храме — это еще щадящий вариант.
Надежды на изменение ситуации со свободой вероисповедания в Союзе я лелеял только и исключительно в связи с личностью Петра Мироновича. Он, в конце концов, был человеком, который цитировал наизусть Ветхий Завет и происходил из семьи верующей. Отца батьки Петра — Мирона Машерова — и репрессировали вроде как по причинам, связанным с религиозностью… Не мог такой человек получив в руки власть отмахнуться от проблемы и сделать вид, что мракобесия типа пивбаров в костелах не существует!
На Романова в этом плане рассчитывать не приходилось — этот скорее был сторонником закручивания гаек. Хотя… Ленинградский рок-клуб начал свою деятельность именно при нем! Причем
