На сиденье в машине ремень – ррраз! Молния – ррраз! Трусы – ррраз! Я вижу терракотовые, вылепленные из глины губы черной пантеры, я чувствую коралловую мякоть утробы ее рта, я чую барабанную дробь ее ненасытного сердца. Я не ощущаю себя, но слышу рычание дикого зверя, его когти цепляют кожу сиденья. Я выиграл! Мне повезло!
Мы сидим в машине. Лениво и жарко. Окрест синий вечер и горный холод. Никто не решается подойти. Нам смешно.
– Почему мотоцикл? – спрашивает она.
– Место для двоих.
Она негромко смеется, мне ее жаль.
– Тебе больше идет «Харлей». – Черная пантера трется головой о мое плечо.
– Зачем? Не наш миф. Он пришел к пиндосам с войны вместе с их ветеранами. Я выбрал скорость.
– Я выбираю тебя, – шепчет она.
Мне жаль ее и себя. Я беру ее губы своими, на них вкус моей спермы. Она горчит памятью пополам с забвением.
Она так и не позвонила. А телефон гудит, на нем ни царапины. Мне повезло?
Льет дождь, я еду в начало дорог, разбегающихся девятихвостой лисицей. По мне течет слезами вода, я вымок до сердца, его знобит. На листьях акации у моего подъезда рассыпаны стеклянные капли дождя. Они похожи на рыб с серебристой чешуей или на серебряные листья северной оливы, на которой растут желтые колокольчики с терпким запахом мая.
Ночь, тишина. Никто не скажет: you mei. Запахи смыты дождем.
Саша
Я проснулась, тюльпаны согнулись. Их мысли тянут красные головы к земле. Я хотела подрезать стебли, мне на ладонь упал алый язык. Он холоден, как вода, а мне тепло. Я глажу его подушечкой пальца, он сворачивает край капризной губой. Так забавно!
Я подхожу к окну, на каштане весна зажгла свечи. Они стоят нарядными новогодними елками. Ни ветерка, ни шевеления. Свечки молчат, их цветки похожи на карнавальных барабанщиц – белое личико, пунцовые губки, вокруг пестика тычинки барабанными палочками наоборот. Надо мной болтаются бездельники-облака, гнут спины, подставляя их солнцу, зато подбрюшье розовеет солнечной тенью. Так красиво, что хочется ему показать.
– Видишь?
На балконе кружится и курится запах воинственного янычара. Только не хватает отдушки из кожи. Я улыбаюсь – османский лучник раздет донага. Он жжет мое небо крепко заваренным кофе, я вижу смуглую кожу предплечий и прячу бесстыдную улыбку от себя самой.
– Когда?
– Не знаю… – Я смеюсь, я давно согласилась. У меня была целая ночь. Я не спала.
Потягиваюсь к брюшкам розовых облаков, а телефон звонит.
– Поедешь?
– С тобой?
– Нет.
У меня закипают слезы на глазах. Я так хотела… Так хотела…
– День рождения подруги. – Мне нужен предлог отказаться. Я забыла, он подвернулся. Некстати? Или?
– К черту ее!
– К черту твоих друзей!
Или нет? Он отключает телефон прежде, чем я передумала. К черту его! Надо мной торчат горбатые облака. К черту их! Так обидно! Так жаль! Я так хотела…
Телефон звонит, я прикладываю трубку к уху, не глядя. Скорей, скорей, скорей!
– А поздравить?
Рита…
* * *
Город надел весеннее платье. Улицы колдуют, такси кружит, разматывая не мою дорогу. На мне весеннее платье, легкое как воздух, мне некому его показать. На нем цветки каштанов, я только сейчас заметила пунцовые губки. Такси закручивает ветер, пунцовые губки на белоснежном подоле взлетают, падают, ворожат. Так хочется плакать, мне некому их показать.
– Поднять стекло?
– Не надо.
– А может?.. – Мне улыбаются зубы с щербинкой.
– Нет.
Я выставила ладонь в окно, на нее падает пух с крошечными семечками внутри. Так рано?
– Тополя! – смеются зубы с щербинкой.
Я отпускаю тополиное семя в окно, оно скользит по стеклу, я держу его рукой изнутри. Но я не ворожея, не удержать.
Улицы колдуют, город в их паутине. Я забыла, зачем я здесь. Такси мчится, перелистывая лица – смеющиеся, смеющиеся, смеющиеся. Я вижу телевышку, ее антенна пикой врезается в синее небо, рассылая улыбки не мне. Мы не совпадаем. Такая грусть! Такая грусть! На летних площадках уже стоят столики, за ними люди только компанией. Ни одного одиночки. И еще – мужчины и женщины только вдвоем, мои глаза – третьим лишним. Мы снова не совпадаем.
На белоснежный подол падает лиловая тень, нет каштана цветов, я вижу глицинию Тосинари. Как моя душа тоскует по той поре, когда я никого… Не любила…
– Чему смеетесь? – спрашивают зубы с щербинкой.
– Ничему.
Я поворачиваю лицо к городу, заново открывая весну.
* * *
– А Стас еще не пришел, – глаза Риты обежали меня с головы до ног.
– Потрясно выглядишь! – воскликнула Золушка. Мы переглянулись и улыбнулись, Рита нахмурилась.
– Убедительно, – она кивнула на платье, намекая на Стаса. Я пожала плечами.
– Это Сева, – Золушка счастливо засмеялась. – Специалист по истории театра.
Сева смущенно раскланялся; на смуглом черепе редколесье черных волос, под лупой очков большие глаза, вокруг талии фартук.
– Сева хорошо готовит, – низким голосом произнесла Рита и бросила на него быстрый взгляд. Сева покраснел, Рита весело рассмеялась, Золушка нахмурилась.
– Саша, – я протянула руку, Сева снова залился краской. А он милый. Этот старый, удобный диван.
Дверной звонок сыграл «Турецкий марш», Рита насмешливо улыбнулась, я подняла брови, но живот отчего-то кольнуло.
– Оля, – девушка Стаса непринужденно подала мне руку, как я только что – Севе. Она ничего не знает, на нас смотрят все. Почему мне не по себе, если это не имеет значения? Но и Стас отводит глаза. Странно, столько лет вместе, теперь чужие.
– Саша, – не улыбнулась я, Стас расслабился.
За столом оживленно переговариваются, мне хочется уйти. Зачем я здесь? Мои глаза за окном, за ними горы, на них лежит настроение. На солнце – белый слепящий снег, в тени – сумрачно. В квартире искусственный свет и ненужные люди, за городом – небо до горизонта и . Так жаль. Так жаль… Зачем я отказалась? Опять щиплет глаза. Все мой характер! Душит мертвой петлей. Зачем? Ну зачем я отказалась?! Ненавижу!
Я перевожу взгляд на Стаса. Как он смешон! Шутит, смеется… жалкий индюк! Я болела твоей хамамсу! Ненавижу!
С чего я вспомнила? Меня беспокоили боли внизу живота, и я обратилась к ассистенту кафедры акушерства и гинекологии.
– УЗИ – норма, мазки – норма, при осмотре – тоже норма, – сказал он. – Вы абсолютно здоровы.
