— Послушай, дед, — сказал Дун, — ты можешь думать, что хочешь, но я привел тебя сюда потому, что еще питаю к тебе какие-то чувства — несмотря на то что ты показал себя бездарным отцом и ужасным дедом — и не хочу, чтобы ты ненавидел меня.
— Ничего у тебя не выйдет, — ответил Герман. Двое амбалов по-идиотски скалились на него.
— Очевидно, ты несколько поотстал от того, что сейчас творится в мире, — предположил Дун.
— Того, что я знаю, мне хватает.
— Ты положил жизнь и силы на возведение империи в каком-то нереальном мирке, который существует только в компьютере.
— Господи, сынок, ты мне что, проповедуешь?
— Мать всегда хотела, чтобы я стал священником, — вспомнил Дун. — Ей ужасно не хватало отца — то есть тебя, — поэтому она пыталась сотворить себе отца духовного, который бы никогда не оставил ее. Как это ни печально, дед, но в конце концов она обрела приемного отца в лице Господа.
— Черт, а я-то думал, что дочке перейдет хоть толика моего здравого смысла, — раздраженно проговорил Герман.
— Ты и так передал ей куда больше, чем думаешь.
На голоэкране возникла Европа 1914д. Преобладающим цветом на карте был розовый, итальянский.
— Она прекрасна, — прошептал Дун, и Герман очень удивился тому искреннему восхищению, что прозвучало в голосе юноши.
— Как мило, что ты наконец это осознал, — ответил Герман.
— Только ты мог построить ее.
— Я знаю.
— Как ты думаешь, сколько времени уйдет на то, чтобы уничтожить ее?
Герман рассмеялся:
— Ты что, не знаешь истории, сынок? Рим как республика кончился за пятнадцать столетий до того, как исчезли последние останки этой великой империи. Власть Англии начала ослабевать начиная с семнадцатого века, но никто этого даже не замечал, поскольку она обладала огромными землями. Таким образом, она оставалась независимой страной еще четыре сотни лет. Разрушение империй — процесс длительный.
— А что ты скажешь об империи, которая падет за неделю?
— Значит, это не империя вовсе.
— А как насчет твоей империи, дедушка?
— Прекрати называть меня так.
— Ты хорошо ее построил?
Герман яростно воззрился на Дуна:
— Лучше не строил никто и никогда.
— Но как же Наполеон?
— Его империя кончилась вместе с ним.
— И ты думаешь, твоя переживет тебя?
— Даже полный дурак способен поддерживать ее существование.
— Но мы-то говорим не о полном дураке, дед, — усмехнулся Дун. — Мы говорим о твоем собственном внуке, который обладает теми же дарованиями, что и ты, только в превосходной мере.
Герман поднялся:
— Наша встреча бессмысленна. У меня нет семьи. Я отрекся от дочери, потому что она была не нужна мне. Я не знаю и знать не хочу ни ее, ни ее детей. Через несколько месяцев я снова приму сомек, а когда проснусь, то выкуплю Италию, во что бы ты ее ни превратил, и отстрою ее заново.
— Но, Герман, если страна исчезает с карты, в игру ее не вернешь. Когда я закончу с Италией, от нее останется лишь запись в компьютере, и ты уже не сможешь купить ее.
— Послушай, мальчик мой, — холодно процедил Герман, — ты что, намерен силой удерживать меня здесь?
— Кажется, это ты просил меня о встрече, а не я тебя.
— И очень сожалею об этом.
— Семь дней, дедушка, и Италия будет стерта с карты мира.
— В такой срок это неосуществимо.
— Вообще-то я планирую завершить работу через четыре дня, просто учитываю возможность всяких непредвиденных обстоятельств.
— Из всех преступников самые отвратительные те, кто воспринимает красоту исключительно как объект разрушения.
— Пока, дед.
Дойдя до двери, Герман все-таки не выдержал. Обернувшись, он взмолился:
— Ну, зачем тебе это? Почему ты не хочешь оставить все как есть?
— Красота относительна.
— Ты что, не можешь подождать следующего раза? Почему ты не хочешь отдать мне Италию?
Но Дун лишь ухмыльнулся в ответ:
— Дедушка, я знаю, как ты играешь. Если ты получишь сейчас Италию, ты захватишь весь мир — или я тебя совсем не знаю. И игра закончится.
— Разумеется.
— Вот поэтому-то я и должен уничтожить Италию — пока это в моих силах.
— Но почему именно Италию? Почему ты не стремишься разрушить какую-нибудь другую империю?
— Все потому, дед, что расправа со слабым противником, как правило, не приносит удовлетворения.
Герман вышел, и дверь за ним тихонько скользнула на место. Он добрел до трубокоммуникаций, и вскоре труба доставила его на родную станцию. Дома, посреди комнаты, по-прежнему висела голограмма земного шара, и по-прежнему преобладающим цветом был розовый. Герман остановился и обвел взглядом картину. Он уже собирался было снова лечь в постель, как вдруг прямо у него на глазах огромная часть Сибири изменила цвет. Он больше не злился на глупости Дуна. Мальчишка пытается рассчитаться с ним за нелегкое детство, за ту религию, которой его пичкали в юности — во всем этом он винит своего деда. Но каким бы талантом мальчишка ни обладал, он в принципе не успеет расправиться с Италией. Компьютер строго придерживается реального хода времени. Как только до воссозданных компьютером итальянцев дойдет, что творит персонаж Дуна, диктатор, вступят в действие вековечные законы взаимодействия правительства и населения, а это ничто не пересилит. Ему придется продавать, и тогда Герман выкупит страну обратно. И быстро исправит нанесенный ущерб.
Англия снова восстала, и Герман отправился спать.
Проснулся он от какого-то странного удушья и с удивлением обнаружил, что плакал во сне. Почему? Но тщетно, как он ни пытался припомнить, что же ему приснилось, сон упорно ускользал от щупальцев мозга. Он помнил только то, что каким-то образом сновидение было связано с его бывшей женой.
Он подошел к компьютеру и выключился из игры. Бернисс Хамбол. Компьютер вызвал на дисплей фотографии, и Герман начал просматривать их, отмечая, как менялась жена день ото дня. Тогда она была прекрасна, и компьютер пробудил старые воспоминания.
Бракосочетание было каким-то целомудренным и чрезвычайно простым — возможно, уже тогда религия пустила корни в Бернисс, чтобы позднее пышным цветком распуститься в ее дочери.
В свадебную ночь они впервые разделили ложе, Герман даже рассмеялся, вспомнив, как это было — Бернисс, такая мудрая и искушенная жизнью девушка, превратилась вдруг в маленькую девочку, признавшись мужу в своей неопытности в делах подобного рода. Нежно и осторожно Герман провел ее через таинства любви. Когда все закончилось, она спросила его:
