Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Привыкшие к дележу добычи, козаки и татары старались распределять все по-честному, хотя не обходилось и без ссор — например, приглянулась кому-то яркая безделица (и не для себя даже, а в подарок жене или невесте), а на не ее уже глаз положил кто-то другой. И поделить не могут, так, что товарищи разнимать спешат. Самое грустное, что потом эти вещи, будь они хоть из серебра или даже из золота, отдавались за бесценок — либо другим козакам, либо предприимчивым мещанам, не убоявшимся рискнуть вступить с лихими людьми в торговые сношения.
Еще с татарами, не дай Бог, поссориться. Они все хотели побыстрее награбить да в Крым уйти. Гетман татарами дорожит, в стычки с ними вступать запрещает, а как тут не повздорить, когда самое лучшее забирают, относятся к козакам с пренебрежением, будто одолжение делают, что воюют.
Татары не только грабят, но и забирают в неволю тех, кто не успел разбежаться по округе. А было обслуги в лагере у поляков несколько тысяч. И не только тех, кто по хозяйственной части. К большой своей радости козаки обнаружили множество девиц, взятых поляками для увеселения, а теперь брошенных без сожаления на произвол судьбы и волю победителей.
Татары отлавливали несчастных по всему лагерю и окрестностям — на рынке в Каффе за них дадут большие деньги. Козаки же старались найти их раньше татар, но не для того, чтобы спасти от рабства — натешившись вдоволь с ними, здесь же, не уединяясь особо, затем передавали их нетерпеливым ордынцам, которые и сами были не прочь позабавиться с девушками до того, как отправить их на невольничий рынок.
* * *
Неожиданный, в том числе для Хмельницкого, исход битвы под Пилявцами дал возможность гетману перевести дух. Совсем скоро нужно будет решать, что делать дальше, но это будет позже. Пока же он, как и другие, старался забыться, напиваясь горилкой, только делал это, в отличие от простых козаков, в кругу избранных, а иногда вообще в одиночку.
В один из таких дней, когда Хмельницкий был один, пришла гетману в голову идея.
— Пошлите за французиком, который назвался посланником первого министра, — распорядился он, будучи уже изрядно под хмелем.
Через некоторое время в гетманских покоях появился д’Артаньян. Он небезосновательно надеялся, что Хмельницкий вызвал его для того, чтобы, наконец, услышать от него послание Мазарини.
Когда француз зашел в помещение, гетман, находившийся явно в хорошем расположении духа, наигрывал что-то на бандуре. На стене над его головой висела сабля, а также лук. На полу был постелен восточный ковер.
Увидев гостя, он отложил инструмент, поднялся со своего места, подошел к нему и пожал ему руку — как во время их первой встречи. Видимо, у Хмельницкого это было в обычае.
Затем, опустившись на грубую деревянную лавку перед массивным столом, гетман предложил д’Артаньяну сеть напротив. Мушкетер сел, облокотившись, по примеру хозяина, на одну из кожаных подушек, которые лежали на скамьях.
На столе были глиняные миски с мясом, рыбой, овощами, а также хлебом. Хмельницкий взял стоявшую перед ним чашу, отпил из нее, громко выдохнул, крякнул. Лицо его подобрело. Он ласково глянул на д’Артаньяна, двигая в его сторону чашу.
— Пей, — коротко сказал гетман.
— Что это? — поинтересовался гасконец.
— Горилка, — сказал Хмельницкий и уставился на д’Артаньяна.
— Я прошу прощения Его Сиятельства, но я больше привык к вину и с радостью отведал бы этого напитка…
— Будем пить горилку, — упрямо повторил Хмельницкий. — А откажешься — слушать не стану!
Надо отметить, что разговор велся на латыни, так как д’Артаньян не знал ни польского, ни, тем более, украинского, а Хмельницкий, хоть и владел несколькими языками, по-французски не говорил. При этом гасконец с завистью смотрел на гетмана, который с легкостью изъяснялся по-латински, на этом универсальном языке науки и искусств, несмотря на то, что был уже изрядно пьян, и с досадой и грустью вспоминал свое школярство в замке Кастельмор, так как наукам и языкам он тогда предпочитал фехтование, верховую езду и лазание по деревьям за птичьими гнездами.
Глянув в темные глаза Хмельницкого и удостоверившись, что тот непреклонен, д’Артаньян пододвинул к себе чашу, зажмурился и сделал быстрый, не очень большой, но и не маленький, чтобы не обидеть хозяина, глоток — как его успел научить еще в замке Конецпольского Портос. Хоть это был не первый раз, когда он пробовал горилку, д’Артаньян не смог сдержать навернувшихся на глаза слез — ему показалось, что он только что влил себе в горло кипяток (хотя, к счастью, с ним такого никогда не приключалось). Гасконец с удивлением для себя крякнул, как буквально несколько минут до этого сделал его настойчивый хозяин.
На лице Хмельницкого появилось выражение одобрения.
— Spiritus sanum in corpore sano [16], — сказал он и улыбнулся, затем рассмеялся.
Д’Артаньян рассмеялся в ответ. Он все еще ощущал жар в горле и груди, но пекло уже не так сильно, зато по всему телу растекалось приятное тепло. В голове появилась едва заметная легкость.
— Mens sana…, — сказал мушкетер сквозь смех.
Хмельницкий одобрительно кивнул, его глаза загадочно сверкнули.
Глава девятая. Посланник кардинала
— А теперь можем и поговорить, — примирительно сказал Хмельницкий.
Он испытующе посмотрел на д’Артаньяна. Тот прочистил все еще горящее горло, разгладил усы, выровнялся, уперев локти в стол.
— У вас ко мне послание кардинала Мазарини, первого министра Франции. Я готов вас выслушать.
— Первый министр Франции Джулио Мазарини выражает гетману Богдану Хмельницкому свое уважение и просит передать заверения в искренней дружбе, — начал д’Артаньян, по ходу соображая, как ему следует перейти к непосредственному изложению предложений кардинала.
— Благодарю за добрые слова. Передайте первому министру, что гетман Войска Запорожского ценит выказанные ему уважение и дружбу и, памятуя о былом успешном военном сотрудничестве, выражает надежду на его дальнейшее укрепление и расширение.
Гасконец внутренне напрягся, приятная расслабленность, вызванная горилкой, улетучилась. Он ясно осознал, насколько Хмельницкий опытнее его в делах дипломатии, насколько непросто будет убедить его в чем-то, что ему может показаться невыгодным, а потому — насколько сложно будет выполнить поручение кардинала Мазарини.
Д’Артаньян, все то время, что он находился в Речи Посполитой, взиравший на всех и вся, особенно в украинской ее части, с некоторым снисхождением, понимал, что перед ним сейчас во всех смыслах — человек исключительный, превосходивший талантами многих своих современников, в том числе и наиболее выдающихся. Это был европейски образованный человек, умный, волевой, его личная храбрость и полководческий дар также не вызывали сомнений. Не зря во Франции Хмельницкого называли «козацким Кромвелем».
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
