Дело пахло ссорой, и Многоцветка поспешно сказала:
— Не волнуйтесь, друзья. Дайте срок, и вас обоих починят. Да и Страшилу надо привести в порядок, а то после падения у него солома вся сбилась, но пока наша задача — перебраться через канаву.
— Да, сейчас это самое главное, — кивнул Бут.
Они стояли в ряд и смотрели на неодолимую преграду, но вдруг за спиной у них раздалось рычание, отчего они все обернулись. Из невидимой страны возник странный зверь с толстой шкурой и огромной головой на длинной шее. Глаза и рот были тоже огромными, а уши и нос, напротив, маленькими. Голова могла втягиваться, отчего шея превращалась в набор складок — и моментально выстреливать, если того хотело животное.
— Господи! — воскликнул Страшила. — Да это же, наверное, Гиппожираф!
— Так точно! — отозвался зверь. — А ты — говорящая солома, которой я и пообедаю. Как же я обожаю солому! Надеюсь, мой аппетит вас не раздражает?
Медленно он двинулся к Страшиле, но Железный Воин и Железный Дровосек выступили вперед и замахали один топором, другой мечом.
— Осади назад! — предупредил Дровосек. — А то я что-нибудь тебе отрублю.
— Ты серьезно? — удивился Гиппожираф.
— Ну да! — хором ответили Воин и Дровосек. — Страшила — наш товарищ, и без соломы он как без рук. Мы будем защищать нашего друга от опасности — и от тебя в первую очередь.
Гиппожираф сел на задние лапы и печально уставился на них.
— Очень обидно, — заметил он. — Только думал полакомиться вкусненьким, и, оказывается, это невозможно. Но какой вам толк от этого соломенного человека и ему самому от собственной соломы, если перед вами канава, через которую вам все равно не перепрыгнуть?
— По крайней мере, мы всегда можем вернуться, — сказал Бродяга Бут.
— Верно! А значит, не мне одному не повезет. Маленькое, но утешение! — рассмеялся Гиппожираф.
Путники посмотрели на зверя, а потом на равнину, что простиралась за канавой. Там росла трава, но солнце так ее высушило, что получилось почти готовое сено. Надо было только накосить его и сложить в копну.
— А почему бы вам самому не перебраться через канаву и не полакомиться сеном? — спросил Бут зверя.
— Потому что я не любитель сена, — был ответ. — Солома в сто раз вкусней. И встречается она в этих краях очень редко. Да и перебраться мне не просто. Я неповоротлив и тяжел и прыгаю так себе. Правда, я могу так далеко вытянуть шею, что сумею, если захочу, погрызть сена на той стороне канавы, — не потому что оно такое вкусное, а потому что есть все-таки надо, и если нельзя полакомиться тем, что любишь, приходится есть то, что дают.
— Ты, я вижу, философ, — заметил Страшила.
— Нет, я Гиппожираф, — возразило существо.
Многоцветка, ничуть не испугавшаяся зверяисполина, танцующей походкой подошла к нему и спросила:
— Раз ты способен протянуть шею через канаву, может, ты нас выручишь? Мы устроимся у тебя на голове, и ты перенесешь каждого по очереди через канаву.
— Могу, конечно, — признался Гиппожираф, — только не хочу. Впрочем, если… — начал он и осекся.
— Если что? — спросила Многоцветка.
— Если вы позволишь мне полакомиться соломой, которой набит ваш Страшила, то я, пожалуй, пойду вам навстречу.
— Нет, — сказала дочь Радуги. — Это слишком дорогая цена за услугу. Наш друг был заново набит совсем недавно, и солома в нем свежая, ароматная…
— Вот-вот, — перебил Гиппожираф. — Потому-то мне так не терпится ее отведать. Если бы это была старая, заплесневелая солома, я бы на нее и смотреть не стал, вы уж мне поверьте.
— Перенесите нас, пожалуйста, — попросила Многоцветна.
— Нет, — буркнуло существо. — Раз вы не хотите пойти мне навстречу, я тоже проявляю упрямство!
Друзья стали переглядываться, но Страшила со вздохом произнес:
— Придется согласиться на условия этого чудовища. Пусть он слопает мою солому, а вы перенесете то, что от меня останется, через канаву. На той стороне Железный Воин накосит мечом сухой травы, и вы меня ею набьете. Придется мне походить так, пока мы не отыщем настоящей соломы. Всю жизнь я был набит соломой высшего сорта, и теперь мне, конечно, унизительно соглашаться на какую-то заурядную траву, но я готов на жертвы ради хорошего дела. Повернуть назад и лишить невесты императора Мигунов или Капитана Штурма было бы просто несправедливо.
— Какой ты умный и благородный! — восхитился Гиппожираф. — Когда я съем твою голову, я сильно поумнею.
— А вот на это и не надейся, — отозвался Страшила. — Голова у меня набита вовсе не соломой, и я с ней не расстанусь. Потерять голову — это потерять мозги. Нет уж, увольте!
— Ладно, голова пусть останется, — великодушно позволил Гиппожираф.
Страшила выслушал слова признательности друзей, потом он улегся на землю, и из него вынули всю солому. Гиппожираф принялся уписывать ее за обе щеки, быстро съев все до последней соломинки. Многоцветка сложила шляпу, одежду и сапоги Страшилы в узелок и сказала, что понесет его. Бут взял под мышку голову Страшилы и пообещал не потерять.
— А теперь, — сказал Железный Дровосек, — выполняй обещание, Гиппожираф: перенеси нас через канаву, любитель соломы.
— М-м! — облизнулся тот. — Обед удался на славу, так что надо держать слово! Садитесь мне на голову, каждый по очереди, и я доставлю вас на ту сторону.
Подойдя к краю рва, он присел. Первой вскарабкалась ему на голову Многоцветка с узелком в руках. Медленно шея Гиппожирафа стала вытягиваться дальше и дальше, пока наконец голова не оказалась за рвом. Тогда зверь опустил голову, и прелестная фея грациозно спрыгнула на землю.
Следующим путешествие совершил Бут, за ним Железный Воин и Железный Дровосек. Все благополучно преодолели препятствие, и теперь ничто не мешало друзьям успешно завершить поход.
— А теперь, Железный Воин, давай, коси траву, — распорядилась голова Страшилы, которую Бут держал под мышкой.
— Я бы с превеликим удовольствием, но я не могу наклониться из-за погнутой ноги, — пояснил доблестный Капитан Штурм. — Иначе я просто свалюсь.
— Что же нам делать с его ногой? — озадаченно спросил Бут Многоцветку.
Дочь Радуги продолжала кружиться в танце, и мальчик решил, что она просто не расслышала его вопрос, но все это время она думала, как помочь бедняге, и наконец, остановившись рядом с Воином, сказала:
— Я немного смыслю в магии, хотя никогда до этого мне не приходилось выпрямлять погнутые железные ноги. Я, конечно, попытаюсь, но ты не бойся. Даже если у меня ничего не выйдет, тебе не станет хуже, чем сейчас.
Она снова закружилась в танце, а затем положила обе руки на погнутую ногу и пропела серебряным голоском:
