Психоделические препараты приводят мозг в состояние, в котором ранее не было нужды
Измерение нейронной активности показало, что психоделические препараты действительно влияют на состояние мозга, создавая иной вид сознания.
Анил Сет из Университета Сассекса обнаружил это путем повторного анализа данных, ранее собранных исследователями из Имперского колледжа Лондона. Робин Кархарт-Харрис и его коллеги наблюдали за мозговой активностью 19 испытуемых, которые приняли кетамин, 15 испытуемых под ЛСД и 14 испытуемых, находившихся под воздействием псилоцибина, галлюциногенного соединения в псилоцибиновых грибах. Команда Кархарта-Харриса использовала комплекты датчиков, прикрепленных к черепу, для измерения магнитных полей, создаваемых нейронами этих испытуемых, и сравнивала их с полями нейронов, когда каждый из испытуемых принимал плацебо.
Предыдущие работы показали, что в состоянии бодрствования у людей наблюдаются более разнообразные паттерны мозговой активности, чем во сне. Команда Анила Сета обнаружила: люди, принявшие психоделические препараты, демонстрируют еще большее разнообразие – самый высокий уровень разнообразия, когда-либо измеренный.
Эти крайне разнообразные паттерны совпадали с сообщениями испытуемых о растворении эго – ощущении того, что границы между личностью и миром были размыты. Степень разнообразия также была связана с более яркими переживаниями.
Растет число данных о том, что психоделические препараты могут помочь людям с депрессией так, как не могут другие методы лечения. Некоторые преимущества уже отмечены у ЛСД, кетамина, псилоцибина и айяуаски – напитка, употребляемого в Южной Америке во время религиозных обрядов.
Интервью. Почему мы должны дестигматизировать галлюцинации
В 2015 году умер Оливер Сакс, прославленный невролог и пожизненный защитник людей, испытавших измененные состояния сознания. За несколько лет до смерти он побеседовал с New Scientist о том, почему мы должны принять наши измененные состояния, а не бояться их.
– Что Вас интересует в галлюцинациях?
– Я долгое время был увлечен ими. Такое огромное разнообразие, и так много причин, столько недоразумений – а иногда и столько стигмы – я подумал, было бы хорошо объединить это все.
Еще одной причиной была прекрасная нейровизуализация в последние десять лет или около того, которая подтвердила, что по крайней мере простые галлюцинации имеют тенденцию возникать в сенсорных областях, которые обычно обеспечивают восприятие.
– Вы упомянули стигму. Большинство людей связывают галлюцинации с психическими заболеваниями?
– Я думаю, существует общее мнение, часто разделяемое врачами, что галлюцинации означают безумие – особенно если кто-то слышит голоса. Надеюсь, я смогу немного разрядить или дестигматизировать это. Пациенты могут очень сильно чувствовать это. Было замечательное исследование пожилых людей с нарушением зрения, и оказалось, что у многих из них были сложные галлюцинации, но очень мало кто признавал это, пока не находил врача, которому мог доверять.
– В чем разница между галлюцинацией и воображением?
– Я думаю, вы осознаете, что то, что вы себе воображаете, исходит от вас, тогда как с галлюцинациями нет никакого чувства, что это вы их создали. Вы чувствуете: «Что это? Откуда оно взялось?»
Я очень четко видел это много лет назад у одной старушки, которая посреди ночи начала слышать ирландские песни. Она подумала, что забыла выключить радио, но не смогла его найти. Затем она подумала, что зубная пломба каким-то образом действует как транзистор. Наконец, когда некоторые мелодии стали повторяться, и все это были мелодии, которые она знала, она задалась вопросом, не было ли это чем-то вроде радио внутри ее головы, механизмом, неподвластным ее контролю и, очевидно, не связанным с тем, что она думала, или чувствовала, или делала. У людей с музыкальными галлюцинациями такой способ представления очень распространен.
– В Вашей книге «Галлюцинации» Вы делитесь опытом своих «потерянных лет» в Калифорнии в начале 60-х годов, когда вы перепробовали много наркотиков. Зачем писать об этом сейчас?
– Основная причина заключается в том, что то, что происходило со мной, является потенциальным источником информации. Я как бы использую свою собственную историю болезни, как буду использовать истории других людей. Но эти события произошли более чем 40 лет назад, и этот факт помог мне описать их с большей легкостью.
– Вы экспериментировали с ЛСД и другими галлюциногенами. Помогли ли те переживания Вам в Вашей работе неврологом?
– Я думаю, это сделало меня более открытым для некоторых переживаний моих пациентов. Например, есть что-то, о чем я думаю как о стробоскопическом зрении или кинематографическом видении, где вместо того, чтобы видеть сцену непрерывно, вы видите серию кадров. У меня было это под ЛСД, у меня было это при мигрени, и мои пациенты, принимающие Леводопу, иногда описывают то же самое. Поэтому вместо того чтобы говорить глупости или закрывать уши, я открыт для этих описаний. Я не знаю, действительно ли эти психоделические препараты имели для меня большое значение.
– Однажды у Вас был разговор с пауком…
– С пауком я должен был понять, что это невозможно. Это один из немногих случаев, когда я был полностью поглощен. Меня волнуют проблема веры галлюцинациям и вызываемые ими изменения личности. Например, нейрохирург, у которого был так называемый околосмертный опыт, опубликовал книгу, в которой говорит об этом, и он убежден, что видел Небеса. Я хочу сказать, что на самом деле галлюцинации не являются свидетельством чего-либо, не говоря уже о Небесах.
– Вы подчеркиваете, что есть тенденция воспринимать галлюцинации, особенно вызванные эпилептическими припадками, как религиозные переживания. Почему?
– Галлюцинации могут быть очень мощными и очень убедительными. Я думаю, что приходится бороться, чтобы отринуть их вес. Была одна история болезни, которую мне стоило внести в книгу. У молодой женщины, врача, во время эпилептических припадков были некоторые из этих, казалось бы, божественных откровений, но она спорила с Богом. Бог сказал: «Разве ты не веришь своим чувствам?» Она сказала: «Не тогда, когда у меня припадок».
– Вас беспокоит, что, делясь историями Ваших пациентов, Вы некоторым образом эксплуатируете их?
– Я стою на этой тонкой границе и стоял в течение 50 лет или около того. Когда-то я был своим главным обвинителем. Всякий раз, когда я видел слово «portrayal» (изображение), я неправильно читал его как «betrayal» (предательство). В первую очередь, в дополнение к любому формальному согласию, я хочу быть уверенным, опираясь на свои знания о пациенте, что его ничего не расстроит.
– Вы надеетесь, что публикация этих историй изменит восприятие людей?
– Я чувствую, что, если я опишу вещи с уважением, деликатно и правдиво, это будет важно. Это не вуайеризм, это не эксплуатация, а существенная форма знания. Я думаю, что подробная история болезни не имеет равных в донесении понимания не только того, на что похоже такое состояние, но и того, как человек может на него реагировать.
