Лучше быть калифом на час, чем калифом навсегда! Так не бойтесь же смеха людского, не противьтесь гневу людей, не избегайте их глаз. Как иначе узнают они о мудрости вашей? Пусть час будет вам вечностью, нежели вечность — часом!
Всякий желает быть интересным. Кто ж откажется от интереса к своему интересу? Мудрому интересен твой интерес, ибо через него он видит тебя Самого, а иначе ты страшишься ему показаться! В малом видит мудрый большое. Вот в чём мудрого сила: не внедряться, но находить!
Чешет руку безумного мухобойка. Не искушайте же себя глупостью, выкиньте мухобойку! А если муха хочет тебя ужалить, разве можно ей помешать? А потому, если льстит тебе кто-то, и льстит неустанно, узнай же, чего недостаёт ему. Ему полезно будет это узнать!
Мудрость не знает безумия. Будет ли мудрый оспаривать престол безумия? Стремится безумие к мудрости, стоит ли ей препятствовать? Пламя испаряет воду — о том надо помнить, и нечего трепетать! Не предсказывает мудрый, но констатирует. Только безумный опережает собственный визг!
Гордость мудрого — в смехе, смелость — в радости, величие — в нежности. Разве же будет мудрый беречься малых? Мудрый не унизит тебя своей мудростью, но возвысит всякого малого, ибо он дорожит страстью человека желать или же не ведает он мудрости.
Если же начнут малые подгребать угли к костру мудрого. Что останется ему? Молчать, дабы малых не разозлить гордостью своего смеха? Благодарить небеса за судьбу свою своей радостью? Или ухватки предложить поджигателям, чтобы не обожгли они руки?
Нет, эгоист думает о себе Самом и не ищет того, чтоб другие в потьмах думали бы о нём. Он будет танцевать! — этого никто не в силах отобрать у мудрого, даже паралич, даже смерть.
Танец — это больше, чем пляска. Танец — это больше, чем смерть!»
Так говорил Заратустра. Говорил задорно, весело, смело! Лицо его лучилось, и казалось мне, что не говорил он, а танцевал.
— Ты знаешь, какая разница между мудрецом и эгоистом? — спросил меня Заратустра, завершив свою речь.
— Правильно, никакой! В этом секрет! — и он расхохотался, глядя на мою растерянность.
О ЦЕЛОМУДРИИВозвратившись из клиники, я рассказал Зару об одной своей пациентке. Она хранит целомудрие по «идеологическим соображениям», рассуждая о православии с великой страстностью. Впрочем, её вера не вполне мне понятна. Нотации о прощении она сопровождала осуждением тех, кто не блюдёт поста, не исповедуется и не причащается. Смирение её выразилось в скандале, который она затеяла в палате, разругавшись с пациенткой, которая думает, что исповедует буддизм (или вправду исповедует). И уж, конечно, не без гордыни прозвучали её слова о том, что только православные «унаследуют Царствие Божие».
Такая вера верующих в свою веру всегда ставила меня в тупик. «Что ж вы неврозом-то болеете, если в благодать Божую веруете? Или слабоват Бог ваш, или вера ваша дутая. Стал бы я бояться, если бы знал, что на всё воля Божья или что я Богом любим! А если бы я и сам любил, хотя бы и Бога, так я бы и вовсе ничего не боялся!» — так думаю я, глядя на таких «верующих».
— Не знаю, Зар, но православие — это такая же секта, как и любая другая, только «традиционная». Если у этой моей пациентки и есть проблемы, так они как раз в целомудрии её и заключаются! Зачем мне рассказывать, что она «этого» не хочет, когда всё её тело только о том и говорит, что «это» — то единственное, чего она действительно хочет! Не верю я в целомудрие «в самом своём основании». Может быть, я по себе сужу, может быть, просто не встречал пока, но как-то странно это для человека. Или как?.. — я испытывающе посмотрел на Заратустру, который делал вид, что ему нет до меня никакого дела.
Заратустра долго молчал, а потом говорил так:
«Много я видел целомудренных, но не видел счастливых…
Какая разница, чем объясняете вы горе своё? Какая разница, чем скрываете его: целомудрием или развратом? Внешнее не решает проблем внутреннего, оно их скрывает! Но кто не видит скрытого, тот и вовсе ничего не видит, только титры, да аннотации!
Словом «познать» — обозначаете вы любовь физическую, а «целомудрием» — её отсутствие. Странно мне это слышать! Если, познавая, утрачиваете вы мудрость, то что это за познание ваше? Если же мудрость ваша в неведении, то о чём она, эта мудрость ваша? Познание и мудрость, конечно, не одно и то же, но как всё это связано у вас с физиологией?
Целомудрен ли эгоист? Да, но не потому, что он близости избегает, а потому, что знает он, что такое «близость». Эгоист не спутает ложь с искренностью, ибо слышащий себя услышит то, что происходит на том конце провода, ведь он и есть этот провод.
Целомудрие подлинное — это способность не верить лжи, способность видеть и ценить зерно действия. Всё в движении, всё бежит и спотыкается, но важно не то, мудрому, что бежит и куда бежит, но благодаря чему. Таково зерно действия!
Ложь — это то, чему хочется верить. Неправда неинтересна, а вот ложь — она манит! Ложь — это реальность такая, в которой нет ничего реального. Неправда проста, как и глупость, что о ней думать! А вот ложь — это новый контекст, новая реальность, завораживает она познающего!
Ложь более реальна для лгущего, чем для обманутого: в ней он ищет защиты, в ней находит своё прибежище — таково зерно его действия. Распознать зерно лжи, отличить его, вышелушить и не верить ему — вот в том целомудрие. Но не обмана следует вам искать, а распознавать природу зерна этого.
Когда луч света падает на предметы, они отбрасывают свои тени. Явления жизни так отбрасывают контуры лжи, когда смотрит на них человек. Отнимите у существования вашего ложь, и всё будет просто, и слово тогда не ухватит жизни. Вот почему целомудрие молчаливо!
Целомудрие — это отсутствие лжи, это жизнь как она есть. Две стороны в отношении, два контекста, в двойственности этой — ложь, ибо стороны всегда одиноки, если не стали они одним отношением. Эгоист не бывает один, ибо эгоиста нет в одиночестве, он всегда между, он само отношение, ибо он ощущает!
Но не «между» он, но "то, что между"! Не может эгоист быть сам с собой целомудренным. Для целомудрия нужен ему Другой. Нет целомудрия без Другого. Другой — это жизнь эгоиста, это мудрость его и природа зерна жизни его. Да, он кроток, но лишь потому, что нельзя зерно торопить, нельзя вынудить, ибо рост его происходит сам!
Что же тогда эгоист? Эгоист — это тот, кто живёт в Другом не именем своим, но существом своим, не образом, но существом. Зову я эгоистом того, кто отпустил своё «Эго» гулять вольным ветром. Не ограничивает эгоист Другого, но открывает Другого своим Собой, ему открываясь: в этом эгоизм эгоиста.
Целомудрие — это сама «близость». Ну а кто что делает — дело Двух, но не других».
Так говорил Заратустра, а о чём он умолчал, я могу только догадываться.
