Она бросила поводья слуге и, не слушая его предостерегающих возгласов, вспорхнула по ступенькам. В холле никого не было. Она наугад распахнула одну из дверей. Он сидел в глубоком кресле лицом к окну.
Он был один.
— Антон Викентьевич! — проговорила она задыхаясь.
Он еле заметно вздрогнул, поднялся и сделал несколько шагов ей навстречу.
— Мария Антоновна! Какой неожиданный сюрприз! — сказал он, с некоторым даже неудовольствием бросив взгляд в зеркала, которые с обычной беспристрастностью отразили полнеющую фигуру в атласном халате.
Ворот белоснежной рубашки, по-домашнему вольно расстегнутый, не стеснял гладко выбритых щек. Пестрый шелковый платок свободно обнимал шею. Она явно застала его врасплох. Гостей он сегодня не ждал.
— Простите мое незваное вторжение.
— Помилуйте, я всегда рад…
Маша нетерпеливо тряхнула головой. К чему этот ненужный обмен любезностями?
— Мне стало известно, что вы…
— Прошу вас, присядьте.
Он протянул к ней свою холеную, наманикюренную руку с золотым перстнем тонкой флорентийской работы. Чтобы избежать прикосновения, Маша прошла в комнату, теребя в руках хлыстик.
— Не желаете ли чаю?
— Вы сватались ко мне?
Она резко повернулась к нему и, вздернув подбородок, смело посмотрела ему прямо в глаза. Он не отвел взгляда, просто не смог. Она была умопомрачительно хороша в эту минуту. Щеки разрумянились от волнения и быстрой езды, грудь бурно вздымалась, золотистая прядь волос, выбившись из-под шляпки, змеилась по нежной белой шее. От одной мысли, что скоро, очень скоро это восхитительное существо будет принадлежать ему, в голове его помутилось. Руки непроизвольно потянулись к ней, жаждая обладать ею прямо сейчас, не дожидаясь свадьбы. Чтобы скрыть свой бешеный порыв, он засунул руки в карманы халата, сжав их там в кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Он нервно облизнул вдруг пересохшие губы. От Маши не укрылось его неожиданное движение. В его глазах она прочла такое безудержное желание, что в ужасе отшатнулась. Она оказалась не готова к такому недвусмысленному проявлению страсти. Ей вдруг стало страшно, как будто она заглянула в клокочущую бездну. Она сделала несколько неверных шажков назад и ощутила спиной холодную поверхность стены.
— Вам не следует меня бояться, — промолвил он, приближаясь неслышными шагами. — Особенно теперь, когда…
— Когда что? — с трудом проговорила она.
— Когда дело о свадьбе нашей решено, и решено окончательно. Ваш отец согласен.
— Но вы забыли об одной малости. Я не люблю вас.
Он лишь криво усмехнулся, всем своим видом соглашаясь со словом «малость». Маша вдруг поняла, что любовь не имеет для него никакого значения. Ему нужно ее тело, и ради этого он пойдет на все.
— Я всегда получаю то, что хочу. Всегда. С первой минуты, как я вас увидел, я понял, что хочу обладать вами. Хочу и буду. Сопротивление тут бесполезно. И чем раньше вы поймете это, тем лучше для вас, поверьте.
Маша рванулась к двери, но он опередил ее. Обхватив ее неожиданно сильными руками, он впился губами в ее шею. Маша вырывалась, но безуспешно. Он все крепче прижимал ее к себе. Она почувствовала, что сейчас потеряет сознание.
Неожиданно хлопнула дверь, и чей-то голос произнес:
— Барин, тут приказчик приехал.
— Вон! Сию минуту вон! — завопил в бешенстве Трегубович.
Жилы угрожающе вздулись на лбу. На мгновение он ослабил хватку. Маша рванулась и, почувствовав себя свободной, бросилась из комнаты.
Звездочка еще стояла у крыльца. Маша одним махом взлетела в седло, взмахнула хлыстом, и они исчезли в клубах пыли.
Теперь она сидела на поваленном стволе старой липы и, бессильно опустив руки на колени, размышляла. Отец не отступится, это ясно. От Трегубовича не следует ожидать ни сочувствия, ни милосердия. Ее опрометчивый визит к нему, который вспоминался сейчас как кошмарный сон, лишь усугубил положение. Значит, полагаться они могут только на себя. Они уедут куда-нибудь подальше от этих мест, туда, где их никто не знает, спрячутся, укроются и будут жить вдвоем, как родители Вадима, в один поцелуй, в один вздох. А если что-то не сладится, если им помешают, что ж! Ведьмин пруд уже принял две жизни. Примет и ее.
При мысли о Ведьмином пруде, о страшном рассказе няни ей вдруг стало холодно, как будто мрачные воды уже сомкнулись над ее головой.
Хрустнула ветка. Маша подняла глаза. Перед ней стоял беглый конюх Николай.
Он возник так неожиданно, что Маша даже не успела испугаться. Стоял перед ней, как леший, оборванный, грязный, с почерневшим лицом. Только странные белые глаза его, казалось, и жили на нем.
Маша украдкой осмотрелась. Никого. Да и кто здесь может быть? Звать на помощь? Бесполезно. Не услышат. Да и зачем он здесь? Неужели злодейство какое-нибудь замыслил?
— Ты что, Николай? — спросила она тихо. — Вернулся?
— А я и не уходил никуда. За тобой, барышня, смотрел. Значит, предчувствие не обмануло ее. Недаром она всей кожей эти дни чувствовала на себе чей-то взгляд.
— Отчего?
— Оттого, что я должен спасти тебя. От того упыря плешивого.
— И как же ты меня спасешь? — спросила Маша, невольно улыбаясь описанию Трегубовича.
— Зарежу его, — спокойно ответил Николай. — И того, другого, тоже зарежу, потому как ты, барышня, мне назначена. Моей «и будешь.
«Бред какой-то, — подумала в смятении Маша. Она ясно видела огоньки безумия в его глазах. — Что же это происходит со мной? Весь мир сошел с угла».
— Поди прочь! — отчаянно закричала она, вскочив на ноги и занеся руку для удара. — Поди прочь от меня! Поймают тебя, засекут на конюшне.
Но ударить его ей не пришлось. Он вдруг съежился, и канул в кусты.
Маша бросилась бежать по тропинке к дому. Страха не было, хотя она понимала, что чудом избежала опасности. Гнев душил ее. Все как обезумели, рвут ее на части, кричат: «Мое, мое!» Совсем как у Пушкина в «Евгении Онегине». Никто не смеет так обращаться с ней. Отныне она сама себе хозяйка и сможет решить свою судьбу.
Маша вернулась домой, и чем дальше она отъезжала от больницы, тем легче становилось у нее на душе. Она даже принялась тихонько напевать. Жизнь так многолика, так прекрасна, все проходит. Петр Алексеевич поправится. Сегодня приедет Вадим, и между ними снова начнется то чарующее колдовство, когда простые, знакомые слова приобретают неведомый доселе смысл, глаза говорят много больше, чем смеет произнести язык, а тела живут своей особенной жизнью, воспламеняясь от малейшего прикосновения. Ее пугали и завораживали эти превращения. Она ощущала себя песчинкой в буйном водовороте чувств, который она не в силах ни остановить, ни даже контролировать. Она стала заложницей самой себе, добровольной пленницей в сетях любви. Может быть, когда-то, в самом начале, она еще могла вырваться и отступить, но не теперь. Теперь уже слишком поздно. Будущее, которое в столь мрачных красках рисовала перед ней мать, нисколько не волновало ее. Пустой звук, не более. Главное, что сегодня она увидит его.
