И донёсся вдруг до слуха рокот голосов. И свет, совсем слабый, мутный — чужой силы — пробился через ткань миров, чуть лучше освещая всё вокруг. Да лучше бы не смотреть на этот мёртвое, словно обугленная головня, место. Очертились яснее фигуры порождений. Они приблизились резко — но вдруг позади них появилась чужая тень, она росла и росла, выпрямляясь — невыносимо медленно — пока не обратилась огромным медведем, что едва не на сажень возвышался над жалкими теперь телами тварей, что уже нюхали спёртый воздух, почуяв Ведану. А она, мгновение назад, идущая вперёд в поисках прорехи, через которую можно было выбраться отсюда, встала на месте, задыхаясь от восхищения.
От медведя жаром качалось во все стороны. Отступала мёртвая стужь Забвения, сбивалась в комок в самом дальнем уголке его. Зверь огляделся будто бы, шевеля блестящим носом. Его глубокие глаза зорко видели кругом, казалось, в самую непроглядную даль. Это не был простой медведь — словно сам Хозяин лесной пришёл прогнать те существа, что вздумали повелевать в его владениях и губить людей, которые жили с ним бок о бок с незапамятных времён.
— Медведь, это ты? — беззвучно шевельнула губами Ведана.
И едва не рухнула на спину, как сшибла с ног её невероятная мощь первородного зверя, с которой ей уже доводилось соприкасаться раньше: осторожно, с великим благоговением. Медведь постоял ещё миг — и вдруг вновь упал на передние лапы, подминая под себя рыщущих в поисках добычи чудищ единым махом. Они словно сгорели в яростном огне — и ничего от них не осталось, кроме хлопьев золы, что взметнулись в мутном воздухе, да растаяли, словно снежинки от горячего дыхания.
— Я здесь, Ведана, — мягкий, глубокий голос пробрал до самого нутра. — Всё хорошо будет. Всё закончится. Ты слышишь меня?
Она слышала и теперь шла увереннее на этот зов, зная, где ждёт её спасение. Сияющим лезвием показался вдалеке сужающийся выход. Ещё миг — и сомкнётся совсем. Тогда можно ли будет выбраться? Ведана чувствовала тепло и холод одновременно. Холод самой длинной ночи в кологоде, беспощадный и ненасытный, в котором растворится любая жизнь. И тепло — могучего тела и сильной души, которая разбивала зимнюю ночь на ледяные осколки, позволяя вспомнить, что минует Корочун, а там время вновь покатится в гору.
— Медведь, обними меня, — сказала вслух или подумала?
Всё же вслух, потому что крепкие объятия сомкнулись вокруг измученного тела. А в голове всё вертелись обрывки заговоров, уже ненужных, совершивших своё дело — волею Велеса, волею той половины силы, что осталась в Ведане без сестры. Хотя она и не могла теперь сказать, что была одна без неё. Не одна…
Мужчины несли Ведану до Беглицы на руках — по очереди. И могли бы, верно, соорудить волокуши, да отчего-то не стали. А она не могла даже глаза открыть, словно давил её сильный жар: и ни капли силы в теле не осталось.
Она смутно помнила, как принесли её в избу, что пахла уже знакомо и привычно. Как уложили на лавку. Прогремели ещё мужские голоса в отдалении, словно в соседнем дворе, а после и вовсе стихли. Ведана хотела руки поднять, чтобы тяжёлую одежду скинуть, да кто-то начал её раздевать, осторожно поворачивая с боку на бок.
— Сейчас печь растоплю. Сейчас, Ведана, — бормотал встревоженный голос.
И освободились плечи от кожуха. Голова — от платка. Озябшие ступни объяли большие тёплые руки, совсем как в тот день, когда ходили Ведана с Медведем к святилищу Велеса. Пробежались твёрдые пальцы от лодыжек вверх — и обратно. Ведану словно в большой лодке качало. Убаюкивало.
— Медведь… — она чуть приоткрыла глаза и счастливо закрыла вновь. как убедилась, что он и впрямь рядом. Не мерещится.
— Что?
— Просто.
Ведану на миг накрыло, словно меховым одеялом, горячее тело. Обветренные, но тёплые губы прижались к её — будто бы силу вливая вместе с дыханием. И через миг всё пропало — пришёл только крепкий сон.
Глава 7
Ведана хворала несколько дней — до конца Карачуна, который давил и давил морозом стены уединённой избы и крышу, укрытую толстым слоем снега — как бы не проломило. Медведь, взяв широкую лопату, расчистил её слегка, ведь она теперь ненадёжная, за избой почти год никто не ухаживал, не проверял, целы ли перекрытия. А волхва всё спала, едва просыпаясь, чтобы выпить взвара, который приготовила пришедшая ненадолго Ладейка. Та ещё и хлеба принесла да наварила каши, сдобрив её после клюквой — чтобы пользы было больше. Но Ведана не ела ничего, только пила — и так весь первый день после возвращения из леса.
Кмети заходили иногда — справиться о её здоровье. Глядели сочувственно, вздыхали и уходили. Они решили остаться до Колядных гуляний, а уж после возвращаться в Крият к самому Щедрецу. А людям-то нынче радости было ещё больше, чем обычно. Все вмиг узнали, что пришлая волхва избавила всех от опасности, что, словно заноза, сидела поблизости и прорвалась, как пришёл срок. И странно от воспоминаний о том вечере становилось.
Кажется, видел Медведь ясно, как выскочили из сумерек две твари непонятного и жуткого вида, совсем не похожие на те, с которыми уж приходилось сражаться в битве с вельдами. Кмети повыхватывали оружие. Встретили их, не пуская к Ведане, которая так и кружилась по прогалине в замысловатом полутанце, всё вознося обращения то ли к богам, то ли к Забвению самому. Да чудища только туда и рвались, словно звал их кто-то. До воинов, что норовили их задержать, им и дела не было. И они всё ж прорвались, даже встретив сталь острую своими сильными телами — и пропали вдруг. Вместе с Веданой. Осталась только на прогалинной земле их тёмная кипучая кровь.
Медведь, несмотря на упреждение брата, бросился к огню, всё кругом обшарил, но и следов волхвы не нашёл. И в груди точно разорвалось что-то. Каждую мышцу разодрало когтями. Он словно обессилел вдруг, упал на четвереньки — едва не в костёр самый. Кмети кинулись поднимать его, да он остановил взмахом руки, потому что вдруг — почувствовал. Смутно, зыбко, нарастающе. Проваливаясь через нагретую огнём землю, словно сил набираясь от неё, он видел всё яснее — другим взором, данным могучим Пращуром Пращуров. Видел и мрак Забвения, куда угодила Ведана, и опасность, что угрожала ей там, ослабевшей, напуганной.
И он всей разросшейся до чудовищных размеров душой захотел помочь ей, спасти. Ведь он знал выход, ощущал — как горячий удар плетью по спине — знакомо. Медведь ослеп в какой-то миг, окружённый со всех сторон невыносимо жгущим глаза сиянием — и свет этот будто из самого его нутра лился. Он плохо понимал, что происходит, и никогда не чувствовал себя таким огромным и сильным. Он звал Ведану, давя изо всех сил всю тьму, что норовила сомкнуться вокруг неё.
И лишь когда Ведана едва не кубарем выкатилась из-за грани миров, он вновь вернулся в своё привычное тело. И до сих пор думал, что это было такое — и боялся, верно, признаться самому себе. Древняя сущность, ещё взращенная предками его рода, словно скопилась в нём за многие лета, что кровь, казалось бы, слабела, утекала куда-то. Неведомой силой богов она ударила всей мощью именно в него. И расплескалась бурными потоками по братьям. Другого ответа не находилось. Но Медведь надеялся ещё, что Ведана, когда придёт в себя, объяснит и развеет последние сомнения.
