Что-то в стихотворении, написанном на фотокарточке Дзито Дзоо, преследовало меня неотступно. Несколько раз за ночь я проснулся в доме, где остановился, и всякий раз в моей голове возникала одна и та же картина – неподвижное озеро в стране неподвижных озер и яркое солнце над головой. И ни звука. Вообще. Невозможность каких бы то ни было звуков. Вот что чувствовал я в том молчании, которое обуяло мою жену, – в том самом молчании, которое, как я тогда думал, погубило мое счастье, в том молчании, которое сделалось началом долгого пути, приведшего меня сюда, в Японию, для расследования дела Оды Сотацу. В этом молчании я ощущал и его молчание.
И потому я сказал себе: вот в чем соль. Если это загадка, то самое загадочное, что в ней есть, – роль Дзито Дзоо. Какие, собственно, отношения связывали ее с Сотацу? Зачем она приходила туда, в его камеру? Почему ее – если это действительно была Дзито Дзоо – допускали туда снова и снова, столько раз?
Я сказал себе: ты должен найти Дзито Дзоо и ты должен, если сумеешь ее найти, доказать ей, что ты в силах понять такие вещи, что ты понимаешь это молчание; даже если ради этого тебе придется сказать ей вслух то, о чем ты не говорил никому. Ты должен вытянуть из нее то, о чем она не говорила никому. Возможно, в этом что-то обнаружится – что-то, что придает смысл всем этим случаям молчания, молчанию твоей жены, молчанию Оды Сотацу, всей этой бессмысленной, как кажется со стороны, жизненной канители: день за днем, и нет никого, кто мог бы приказать, чтобы канитель отменили.
И я начал искать Дзито Дзоо везде, где ее только можно было бы найти.
От интервьюера
Вначале я искал ее в документах, имеющихся в публичном доступе: в телефонных книгах, реестре имущества, реестре сделок с недвижимостью, реестре свидетельств о праве собственности, – и ровно ничего не нашел. Напрашивалось предположение, что она взяла да поменяла имя, вот так запросто. Собственно, для этого у нее были все резоны.
Дзиро понятия не имел, где она может находиться. Полагал, что нет необходимости ее разыскивать. Я нанял частного детектива (кого-то наподобие частного детектива) – и все зря. Полагаю, этот человек даже из своего офиса ни разу не вышел. У меня появилось чувство, что никогда ничего не получится.
Когда-то я читал одну книгу, книгу об австрийском охотнике “Все хитрости следопытства”. В детские годы – а в котором именно году, не припомню – я набрел на эту книгу в детском отделе библиотеки, в который ее поставили – поставили, возможно, из-за дурацкого названия. Предполагаю, библиотекарь поместил ее в этот отдел, сочтя, что книга эта не для взрослых. На самом деле она была написана очень вычурным и манерным английским языком, ее автор, британский егерь, знал (когда был еще молод) героя книги лично. Возможно, я единственный, кто хоть раз (в той конкретной библиотеке) раскрыл эту книгу. Последний – уж точно, потому что я ее украл и спрятал у брата под кроватью, засунув за дульцимер и коллекцию прорванных тамбуринов. Где она теперь, не могу сказать. Кажется, наш дом снесли вскоре после того, как мы из него съехали. В любом случае книга была просто чудо. В ней рассказывается история героя: детство в бедной австрийской деревне, мечта приносить людям пользу, обнаружение в себе особого дара, карьера – он вырос до должности старшего егеря, которую занимал то в одном, то в другом роскошном австрийском поместье. Но в чем был его особый дар? Гм… Он умел отыскивать все что угодно, практически все. Этот человек, Юрген Холлар, каким-то образом изобрел сам для себя систему, которая обеспечила ему экстраординарную эффективность в тех нескольких областях бытия, где почти все люди если и стараются преуспеть, то вполсилы. Розыски – вот в чем преимущественно проявлялся его талант.
Когда я сидел во дворе в вышеупомянутой усадьбе – усадьбе бабочек (тех, о которых мне рассказывали, тех, в которых я верил еще когда они не появлялись), ко мне внезапно вернулось воспоминание о Юргене Холларе и “Всех хитростях следопытства”. В детстве я одолел эту книгу с огромным трудом, и, возможно, именно эти упорные усилия так крепко врезали текст в мою память. Так или иначе, поглядите-ка на меня: в японском саду размышляю об австрийском охотнике, жившем в XIX веке. Вот до каких идей меня довело отчаяние.
Юрген Холлар, как можно теперь сообщить – а я сейчас просто из любезности делюсь его секретом с вами, – умел находить вещи просто силой того, что не желал высматривать их вокруг. В этом и состоит суть книги про него. У него был очень дотошный метод вычленения и классификации всех предметов, которые он находил на определенном участке, как бы велик или мал ни был участок (как бы велики или малы ни были предметы). Сколько бы ни длился розыск – долго или недолго, сколько бы ни было предметов – много или мало, Холлар не отклонялся от своего принципа.
Итак, вообразите: вас просят найти ложку. Вы входите в комнату и начинаете с одной стороны комнаты. Вначале вы видите что-то типа низкой длинной кушетки с множеством подушек и приставным столиком, которая тянется вдоль стены. Это не ложка, говорите вы себе. Затем вы пересекаете широкое, покатое, закругленное пространство комнаты, идете вначале вперед, затем назад и приближаетесь к дальней стороне комнаты, где над длинным плоским участком комнаты видите что-то вроде встроенной кухни. Вот где можно найти ложки, думаете вы. Вначале вы приподнимаете одну вещь, потом другую. Это не ложка, это не ложка, говорите вы. Но Юрген, будь он вместе с вами, рассматривал бы каждую вещь поочередно и спрашивал бы, что это такое. Он посмотрел бы на кушетку, освободил бы ее от подушек и понял бы, что она изящной ложкообразной формы. Может быть, это ложка, которую я ищу. Он подметил бы странную ложкообразность комнаты, в которой находился, и, вполне возможно, опознал бы в ней искомую ложку. Он не позволял, чтобы сформулированные до него классы предметов, существовавших вокруг него в мире, подставляли подножки его взгляду и становились помехами для его открытий.
