Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
День клонился к закату, тем июлем это время суток нравилось мне больше всего. Я спускался вниз в одиночестве. Утром все было иначе: я торопился, мул не слушался, а я думал только о том, чтобы забраться на гору. Вечером можно было не спешить. Я выходил часов в шесть-семь, когда в глубине долины солнце стояло еще высоко. Часов до десяти не темнело. Меня никто не ждал. Я шагал не торопясь, от усталости мысли путались, мул шел сзади, понукать его не было нужды. От озера до места, где прошел оползень, горные склоны были покрыты цветущими рододендронами. На выгоне семейства Гульельмина рядом с заброшенными строениями, на заброшенных пастбищах мне встречались косули: они навостряли уши, испуганно глядели на меня, а потом, словно воришки, убегали в лес. Иногда я останавливался на выгоне покурить. Мул щипал траву, я усаживался на пень – тот самый, на котором сфотографировали нас с Бруно. Разглядывал выгон, удивительный контраст между всем, что было создано человеком и пребывало в заброшенности, и буйной весной: три здания постепенно разваливались, стены горбились, как стариковские спины, крыши не выдерживали тяжести зим, вокруг все зарастало травой и цветами.
Мне было любопытно, чем занимается в этот час Бруно. Может, он развел огонь, или гуляет в одиночестве по горам, или работает до самой темноты? Человек, которым он стал, многим меня удивлял. Я ожидал увидеть если не копию его отца, то копию его двоюродных братьев или одного из каменщиков, которых я встречал вместе с ним в баре. Но у Бруно не было с ними ничего общего. Он стал тем человеком, который на определенном этапе жизни отказался от компании других людей, нашел себе уголок и спрятался там, как в норе. Он напоминал свою мать: я часто видел ее в эти дни, когда утром забирал груз. Она объясняла, как привязать ношу, как закрепить инструменты и доски по бокам, как понукать мула, если он отказывался идти. При этом она не проронила ни слова о моем возвращении и о работе, которую мы выполняли с ее сыном. В детстве мне казалось, что ей нет дела до нашей жизни, ей хорошо на своем месте, а люди проходят мимо нее, как проходят времена года. Я гадал: вдруг за ее равнодушием скрываются совсем иные чувства?
Потом я спускался дальше и оказывался в Гране, когда уже было почти темно. Привязывал во дворе мула, растапливал печку, ставил на огонь кастрюлю с водой. Если имелось вино, я откупоривал бутылку. В буфете лежали только паста да консервы – то, что пригодится, чтобы не умереть с голоду. После первых двух стаканов накатывала смертельная усталость. Иногда я начинал варить пасту и засыпал, потом просыпался посреди ночи: печь погасла, бутылка была наполовину пустой, в кастрюле лежало нечто несъедобное. Тогда я открывал фасоль и ел ее ложкой прямо из банки, не выкладывая на тарелку. Потом ложился на расстеленный под столом матрас, залезал в спальник и опять проваливался в сон.
В конце июня в Грану приехала моя мама с подругой. Мамины приятельницы решили по очереди жить с ней все лето, хотя мне мама вовсе не казалась безутешной вдовой. Но она сама сказала, что ей приятно, когда рядом кто-то есть, я знал, что она и эти женщины понимают друг друга без слов: в моем присутствии они почти не разговаривали, только обменивались взглядами. Я видел, что они живут в нашем старом доме, как родные люди, и для меня это было дороже всяких разговоров. После скромных отцовских похорон я долго размышлял, почему он был одинок, почему вечно воевал со всем миром: он умер в машине, не оставив друзей, которые бы по нему скучали. Глядя на маму, я замечал результаты многолетней заботы: она старательно выстраивала отношения с людьми, берегла их, как бережно ухаживала за цветами на балконе. Я гадал: что это? Природный талант – с ним просто рождаются, или этому можно научиться? А вдруг я еще успею?
Теперь, когда я спускался с горы, за мной ухаживали две женщины: стол был накрыт, постель застелена, никаких тебе консервов и спальников. После ужина мы с мамой сидели на кухне и беседовали. Разговаривать с ней было легко, однажды я признался, что будто вернулся на много лет назад, но оказалось, что мы с мамой совсем по-разному помним наши тогдашние вечера. В ее воспоминаниях я всегда молчал. Она говорила, что я жил в своем мире, в который нельзя было проникнуть и о котором я почти не рассказывал. Мама была довольна, что теперь мы можем обо всем говорить.
В барме мы с Бруно начали класть стены. Я описывал маме нашу работу, с восторгом делясь открытиями: оказалось, что каждую стену складывают из двух параллельных рядов камней, между ними остается пространство, которое мы засыпали мелкими камешками. Периодически мы укладывали поперек большой камень, который соединял два ряда. Еще мы использовали цемент, но как можно меньше: не из-за заботы об экологии, а потому, что мне приходилось таскать снизу двадцатипятикилограммовые мешки. Мы смешивали цемент с озерным песком, а потом заливали эту смесь между камнями – снаружи ничего не было видно или почти ничего. Много дней подряд я курсировал между бармой и озером: на противоположном берегу был небольшой пляж, там я и наполнял мешки, которые таскал мул. Было приятно думать, что этот песок будет крепко держать мой дом.
Мама внимательно слушала, но строительные работы ее мало интересовали.
– Как у вас с Бруно? – спрашивала она.
– Иногда мне кажется, что мы знакомы всю жизнь, но, если задуматься, я ведь о нем почти ничего не знаю. Странно.
– Что в этом странного?
– То, как он со мной разговаривает. Очень вежливо. Даже не вежливо, нет, – ласково. Я этого раньше не замечал. Мне все время кажется, что я чего-то не понимаю.
Я подбросил поленце в печку. Хотелось курить. Но курить при маме было неловко: пора было избавиться от этой глупой тайны, но не получалось. Тогда я налил себе немного граппы. Не знаю, почему, но граппа не вызывала неловкости.
Когда я вернулся на свое место, мама сказала:
– Знаешь, Бруно был нам очень близок все эти годы. Было время, когда он проводил здесь все вечера. Папа часто ему помогал.
– Чем помогал?
– Не в прямом смысле, как бы тебе объяснить… Иногда он одалживал ему денег, но дело не в этом. Бруно разругался с отцом. Решил, что больше не будет с ним работать, полагаю, они много лет не видятся. Поэтому, когда Бруно нужно было у кого-нибудь спросить совета, он приходил сюда. Он очень прислушивался к папе.
– Я и не знал.
– Еще он всегда спрашивал о тебе, как твои дела, чем ты занимаешься. Я пересказывала то, что ты писал в письмах. Регулярно сообщала ему о тебе.
– Я и не знал, – повторил я.
Я начинал понимать, что бывает, когда человек уходит: другие продолжают жить без него. Я представлял, как они сидят вместе вечером. Бруно лет двадцать – двадцать пять, он вместо меня беседует с отцом. Останься я, этого бы наверняка не произошло или мы бы пережили эти минуты вместе: я испытывал не столько ревность, сколько сожаление, что меня не было с ними. Мне казалось, я пропустил самое важное, поглощенный всякими глупостями, которых даже не помню.
Мы закончили стены, настало время заняться крышей. Уже шел июль, когда я отправился к кузнецу в Гране забрать восемь стальных кронштейнов, которые заказал Бруно, согнутых так, как просил он, а еще несколько десятков длинных распорных дюбелей. Я погрузил все на мула вместе с маленьким генератором, дизелем для него и моим старым скалолазным снаряжением. Доставив все наверх, я поднялся на скалу, на которой раньше не бывал. Наверху росли лиственницы. Я привязал страховку к самому толстому дереву и спустился на двойной веревке до середины скалы, вооруженный электродрелью: весь день я выполнял указания, которые выкрикивал снизу Бруно, слышал жужжанье генератора и оглушительный скрежет дрели, которой я сверлил скалу.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
