– Кто я?.. Последняя нищета, грешный, непотребный холопишко... В колтунах и наготе... Но придет, придет день светлости и разгонит все тёмности! Подь сюда. Ближе. Еще. Тайну открою, тайну... Тебе одному!
Забормотал горячо, вонью обдавая и за ухо дергая:
– Брюхатые предатели... Криводушные ласкатели... Потому и места меняю, шатом шатаюсь... Шатом! Шатом! Шатом!..
– Ай! – дернулся шут, и кровь пролилась за ворот.
– Ты чего?.. – шептал. – Чего ты? На, на, возьми... Не отниму! Твое – тебе! Скажешь – царь наградил за службу... Обещал еще милостей... А если делаешь зло – бойся!!
Подхихикивал, дергаясь. Уха совал лоскуток. Подушки искалывал в исступлении.
– С женами моими разлучали?.. Детскими страшилами пугали?.. Поесть не давали ко времени?.. Желая свести со света сосущего молоко младенца... И не надейтесь, что и теперь вам удастся, не надейтесь!!
Передохнул. Всхлипнул. Почесался со стоном. Зачерпнул камней пригоршню:
– Гранат – а по-русски виниса-камень, сердце веселит и кручину отдаляет... Сапфир охраняет, лал кровь очищает, адамант – камень крепок – от ярости удерживает и сластолюбия... А ну, не стони! Не стони ты, убогий человече!!
– Батюшка, – воззвал со всхлипом. – Что я теперь без уха? Раб клейменый...
– Дурак ты, – посуровел царь. – В старость вошел, а ума не имеешь. Кто бьет, Воняло, тот лучше, а кого бьют да вяжут, тот хуже. Чтобы не стать наковальней, Воняло, стань молотом. Повтори теперь, как запомнил.
– Ох, батюшка... Поздно мне в молоты: пробовал – не выходит.
– Ах-ах! Чистенький какой! Был при государе в великом приближении, и в том приближении будучи… Враг, враг! – завопил. – Перевертень! К Литве утекать?!.. Зажарить, собаку! Целиком и на вертеле!!
Передернулся от зуда, волдыри покарябал, слезу пустил скорбную:
– Не мною начато, Воняло. Как тому взойти, что гнило сеяно?..
Захлопнул ларец, спросил деловито:
– На Англию как проехать?
Изумился:
– Не знаю, батюшка... На Англию – через воды.
– Подь сюда. Подь... Ближе. Еще ближе...
– Боюсь, батюшка.
– Да не трону уха, не трону... – Заспешил в горячке: – Шведский король под защиту просится... От злоумышленников своих... Шведский бежит в Россию, русский в Англию, аглицкий в земли гишпанские, гишпанцы в Индию, те к африканцам, африканцы – к самояди... Всяк от страхов своих... Нету, Воняло, нету царям покоя на земле!
Оттолкнул с раздражением:
– Да не в Англию я теперь, не в Англию... С Новгородом не посчитались... В ярости непомерной гнев наложу и опалу! Видал? Все тут записаны: кого в Волхов метать, кого кольями протыкать... Они еще жрут-жируют, баб на печи мнут: многая лета! – а многих и нету...
Смеялся, причмокивал, руками встряхивал, пузырился слюной сверх меры, потом сказал озабоченно:
– Колокол на Москве упал – к беде... Помру, что делать станете? Говори!
– Живи, батюшка. Живи и нас радуй.
– Не, я помру, помру... Вкушу смерти. Наворотите без меня крамолы с самоуправством, а я вдруг воскресну, гонение великое воскурю... Ох, воскурю!
Поглядел с сумасшедшинкой:
– Не веришь, небось?
– Верю, батюшка.
– А веришь – слушай дальше.
Заговорил напевно и с грустью:
– Есть остров на море, остров Нескончаемого Веселия – отовсюду далек. Через бурные воды, пороги с пучинами в вечную его благодать, где жители многосмышлены, разумительны, в слове и деле неколебимы – не наша пьянь-вонь. Всяк день на острове тепл и тих, к работе располагает, всяк вечер – смех, плясание, детское лопотание. Нужен дождь – их дождем сбрызнет. Нужен ветерок – их обдует. Едят, пьют, веселятся, счастье с радостью глотают, а кончились припасы – разулся, встал босым на землю, пустил корни, опушился листьями, обвис плодами – сливы-финики, яблоко с орехом: живи-радуйся... Всем счастье на острове и никому горе.
– А там болеют? – спросил Воняло, заслушавшись.
– Болеют. Животами маются от смеха.
– Там помирают?
– Помирают, Воняло. Единственно – от пресыщения радостью.
– А туда пускают?
Ощерился злобно:
– Пускают... Шиш тебе! Всякого пускать – остров поганить. Приеду – заборов понаставлю и охрану заведу. Наползут тараканами, мигом загадят...
Похихикал сладостно, руки потер:
– Пузырь при тебе?
– При мне, батюшка.
– Попердеть можешь? Молодость вспомнить.
– Да он, батюшка, пересох. Скрип один, и только.
– Понял теперь? Время, брат, не воротишь... Иди давай. Навонял – не вздохнуть.
И полог отдернул.
16
Темнело по округе.
Тени вечерние удлинялись.
Звезды показывались поверху и луны огрызочек.
– А этот где? – спросил царь с интересом. – Главный мой охранитель?
Столбенел на кобыле великан Кирюшка, ногами до земли доставал.
– Какой еще – этот? – сказал с важностью. – Нету никакого этого.
И лошадь промял.
Рядом стояла пешая Авдотька, секиру держала наизготовку.
– Мы его, батюшка, руками порвали и в колодец кинули. Схоронили концы, чтоб крамола не завелась.
– Ну да?
– А чего мешкать? Пожил свое и будет.
– Авдотька, – сказал с одобрением, – ты меня удивляешь. Ты меня утешаешь и потешаешь, Авдотька.
– То ли еще будет, батюшка. Чего дальше прикажешь?
– Едем, – велел. – В ночи сбережемся.
Это ей не понравилось.
– Не, батюшка, – и секирой пристукнула. – Не дело – уезжать без острастки. Чтоб навек забоялись.
– Думаешь?
– Думаю, – сказал Кирюшка. – Этого – Вонялу. Этих – баловников. Порвать и в колодец.
– Я не согласная, – возразила Авдотька. – Отдай мне Вонялу, батюшка. В шуты-развлекатели.
– Лучше убить, – сказал Воняло.
– Лучше в шуты, – сказал царь и животом забурчал.
– Ах! – завопили баловники. – Это мы мигом, царь-государь! Это мы враз!
Подскочили, стали обмахивать платками, дуть на него и возле.
– Чего это они? – спросил с подозрением, а Авдотька секиру выставила.
– Как чего? – кричали наперебой. – Сам, небось, приказал! Бурчанием чрева своего! Охладить на жаре...
Поглядел на них страшно, кулаки сжал, опять забурчал.
