Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Мы были с ней знакомы. Мы всегда обменивались парой слов во время школьных праздников, родительских собраний или классных походов, и я даже бесплатно для нее поработал несколько лет тому назад, когда мэрия расширяла столовую. («Школьный ресторан», как это следует теперь называть.) Все прошло гладко, и я считал, что у нас сложились хорошие отношения.
Пока мы шли мимо этого нового здания, я поинтересовался, все ли тут в порядке, но она мне не ответила. Может, не расслышала. Вид у нее был недружелюбный, шаг – скорый, кулаки – сжаты.
Ее очевидная враждебность отбросила меня лет на сорок назад. Я внезапно почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, безропотно шагающим за директрисой и размышляющим о том, как же именно его накажут и сообщат ли родителям. Очень неприятное ощущение, можете мне поверить.
Очень неприятное и очень странное.
Очень неприятное для меня, так как это было не просто ощущение, но еще и воспоминание: в школе я часто шалил и именно я был тем самым мальчуганом, который, влекомый за ухо, шел через школьный двор как на эшафот, – и очень странное по отношению к моему сыну Валентину, ведь он был тишайшим и добрейшим из детей.
Что же он такого натворил?
Второй раз за это утро я сталкивался с некоей тайной, недоступной для моего понимания. Что было не так заложено в голове моего шестилетнего сына, что его мир, по крайней мере школьный, подавал первые признаки «подвижки», «сползания» или «наклона»?
Я бы ничему не удивился, если бы речь шла о его братьях, но он? Он всегда боготворил своих учительниц, содержал свои тетрадки в идеальном состоянии, вечно делился всеми своими игрушками, а на каникулах, у бабушки и дедушки, предпочитал с утра до вечера бегать вокруг бассейна и спасать тонущих насекомых, вместо того чтобы купаться, и вдруг он наказан?
Подарок, а не ребенок, – я часто его так называю, потому что он такой и есть, в самом прямом смысле этого слова. Наши двое старших были уже большими, Тома́ было восемь, Габриэлю – шесть, и это я в тот год, когда Жюльет, их мама, спросила меня, какой бы подарок мне хотелось получить к Рождеству, ответил: «Малыша». Мы немного не уложились к Рождеству, и поскольку он подоспел лишь к середине февраля, то назвали его Валентином.
Валентин был настоящим чудом.
И как же это мой чудесный малыш, всего-то навсего шести лет от роду, сумел довести директрису своей школы до такого состояния? Вот это-то меня и озадачило не на шутку.
Ее кабинет находился в главном здании на втором этаже. Она вошла первой и, даже не взглянув в мою сторону, знаком велела следовать за ней.
Я вошел.
– Закройте за собой дверь, – приказала она.
Если бы у меня был под рукой прибор для измерения напряжения, думаю, он бы ударил меня током. Это было не собрание, а электромагнитное поле.
В кабинете находились: хмурый мужчина, едва кивнувший головой в ответ на мое приветствие, женшина, настолько раздраженная, что ей вообще не хватило духу мне ответить, мальчик, сидевший в кресле-каталке, наверное, их сын, который даже глаз не поднял, когда я вошел, поглощенный ковырянием воображаемого пятнышка на своей коленке, а напротив в полном одиночестве у окна стоял мой Валентин.
Он стоял против света и смотрел в пол.
– Валентин сейчас вам объяснит, почему я срочно вызвала вас и родителей Максима, – заявила директриса, обращаясь к моему сыну.
В ответ – тишина.
– Валентин, – повторила она, – имей хотя бы мужество рассказать своему отцу, что ты сделал.
Папа Максима со всей строгостью взирал на моего сына, мама Максима возмущенно покачивала головой, теребя ключи от машины, Максим глядел в окно, а Валентин продолжал смотреть в пол.
– Валентин, – мягко попросил я, – скажи мне, что ты сделал.
Тишина.
– Валентин, посмотри на меня.
Сын послушался, и я увидел перед собой ребенка, которого никогда прежде не видел. Да и это уже был вовсе не ребенок, а стена. Его лицо казалось стеной, куда крепче тех, что занимали мои мысли каких-то полчаса тому назад. Стеной с двумя отверстиями больших светлых глаз. Воплощенный контрфорс.
Конечно, я не подал виду, но внутренне я улыбался. Он выглядел таким славным с этой своей суровостью на детском лице юного солдата, представшего перед военным трибуналом. Нет, он выглядел не просто славным, он был прекрасен.
Красивый, спокойный, бледный… Словно бюст. Из белого мрамора.
– Валентин, – повторила директриса, – не вынуждай меня говорить за тебя, пожалуйста.
Мама Максима всхлипнула, и это меня разозлило. Что тут, в конце концов, происходит? Их сын жив, насколько я вижу, и в инвалидную коляску он угодил все-таки не по вине моего! Я уже собирался было вмешаться и дать волю своему раздражению, когда мой мальчик решился признаться – как же я ему за это благодарен – и тем самым спас меня от нелепой выходки перед этим собранием полных горя и гнева людей.
– Я проколол колесо кресла Максима… – прошептал он.
– Именно так! – удовлетворенно ответила директриса. – Ты проколол колесо кресла-каталки твоего одноклассника при помощи своего циркуля. Именно это ты и сделал. Ты гордишься своим поступком?
Молчание.
Молчание шестилетнего ребенка, до сих пор всем известного лишь своей добротой, молчание означало согласие, а раз он, таким образом, не отказывался от своего поступка, то надо было по крайней мере провести маленькое расследование.
Обратите внимание, я не говорю, что был уже готов покрывать или прощать провинности моего отпрыска, но моя работа – проводить расследования, дабы определять степень вины той или иной стороны в спорной ситуации, и я настаивал на проведении этой предварительной экспертизы перед тем, как назвать причины аварии.
Я не защищал своего сына, я придерживался буквы закона. И придерживался ее тем более тщательно, что все утро провел в крайне непростых отношениях с правдой.
Вот уже несколько месяцев я подвергался давлению, измывательствам, стрессу со стороны людей, игравших с реальностью в кошки-мышки, и мне для себя самого была жизненно необходима предельная ясность.
– Ты гордишься своим поступком? – повторила она свой вопрос.
Молчание.
Директриса повернулась к родителям Максима, воздев руки к небу, чтобы показать им свое отчаяние.
С облегчением выслушав признание Валентина, ободренные непоколебимой поддержкой Власти, папа Максима выпрямился, а мама убрала ключи.
Напряжение снизилось на несколько тысяч вольт, и чувствовалось, что пришла пора перейти к серьезным вещам, а именно: к наказанию. Какая мера будет достаточно строгой для столь низкого поступка? Ведь все мы тут с вами согласны, дамы и господа присяжные, что ничего ужаснее нападения на бедного беззащитного ребенка-инвалида и быть не может, не правда ли?
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
