Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
Он пока ничего не видит, вокруг лишь колыханье воды. Но вот он поднимается на гребень волны и с замиранием сердца – нет! о нет! не может быть! ни за что! невозможно! Боже, Боже, ну почему, почему Ты меня оставил, Боже! – видит вокруг пустыню.
Ужас и тоска сжимают его ледяными щупальцами, проникают внутрь, обвиваются вокруг сердца, исторгают стон из груди, он дрожит от холода, ему больно, больно, невыносимо больно! Вокруг – чуть всхолмленная бескрайняя океанская равнина. Колышутся тысячетонные массы серой холодной воды под серым, стылым, бескрайним небом, по которому тянутся те же облака, что висят над островом-тюрьмой, и лишь у самого среза вод небо окрашено в мутно-коричневый цвет. Восход или закат? Скорее всего – закат.
Огромная, бескрайняя, умопомрачительная пустыня, и в центре – человек, человечек, человечишко, барахтающийся в воде, и ни звука, ни одного живого звука, только шум ветра да переплеск волн. Один на всем сером свете. Один-единственный-одинешенький, всеми покинутый, усталый, печальный, уже – равнодушный. Последний человек на закате последнего дня человечества. Никого живого, ни клочка обитаемой суши – лишь где-то вдали остров-тюрьма.
Все. Конец. Огромная остывающая капля воды в форме земного шара равнодушно вращается в безмерном пространстве, и неразличимой точкой на капле – человечишко, жаждущий услышать хоть что-нибудь, кроме собственного голоса. Пусть это будет грохот пушек, лязг запоров, гнусавые крики часовых, чьи-то затихающие в лабиринте шаги. Гаснет мутно-коричневая полоска неба. Беззвездная тьма. Выбора нет: или назад, на остров, или вперед – к чудовищам. Гаснет и зрение. Сколько веков он плавает в этой хладной пустыне, не слыша иного звука, кроме шума ветра да биения собственного сердца?
Ну нет! Встряхнувшись и набрав воздуха, он ныряет с открытыми глазами в глубину. Вода все темнее. В голове шум, стон – тонкий стон. В ушах постукивает. Так-так, тик-так. Времени нет. И больше не будет. И вот из бездны – из самых подлых, из самых стылых глубин темного сердца жизни – что-то начинает двигаться ему навстречу. Что-то громоздкое, непомерно огромное, липкое, холодное и мерзостное. Там тьма все гуще и все безысходнее. Оттуда движется, близится, надвигается, воздух на исходе, что-то чавкает и хрустит, и он – о Боже – радуется звукам, из последних сил устремляясь навстречу тому, что темнее тьмы, – навстречу зубам, щупальцам, когтям, клыкам, – и с рычанием, пытаясь ухватить чью-то руку зубами, всхлипывая и мыча, потный, напрягшийся, стонущий, – просыпается, о Боже, он проснулся – в темноте, рядом с одноногой девчонкой, одинокий, свободный и потный…
Вязкий и многословный сон… Но Тео с удивлением вдруг понял, что этот сон вовсе не измучил его, а даже принес облегчение.
Мадо всхлипнула во сне, нащупала руку Тео, вздрогнула и затихла.
Тео легонько сжал ее руку.
Им суждено быть вместе. До конца.
В утренних газетах, когда они завтракали у матушки Полины, Тео наткнулся на заметку о зверском убийстве испанца Пабло Эстевеса по прозвищу Барро, хорошо известного парижской полиции. Он был зарезан в постели. Полиция подозревала в убийстве его сожительницу, малолетнюю одноногую проститутку и воровку Мадлен Дюмонсо. В газете сообщалось, что она сбежала из приюта, хладнокровно зарезав директора и его несовершеннолетнего сына, а потом ухитрилась прикончить сторожа и удрать из приюта для душевнобольных, после чего нашла прибежище в Париже, где и сошлась с Барро.
В газете писали, что доктор Сен-Илер, наблюдавший за опасной преступницей в приюте, назвал ее патологической убийцей, страдающей так называемым нравственным помешательством (folie morale), то есть недостаточностью или полным отсутствием нравственного чувства при сохранении нормальных умственных способностей. Эту болезнь изучали авторитетные французские психиатры Филипп Пинель, Жан-Этьен Доминик Эскироль и великий Огюст-Бенедикт Морель, а также английский врач Джеймс Причард (предложивший для таких случаев термин moral insanity). При всей своей неказистости Мадлен Дюмонсо умудрялась соблазнять мужчин, которых после соития безжалостно убивала.
«Ее поведение сравнимо с поведением, например, самки паука-крестовика, которая убивает своего любовника после совокупления, – заметил доктор Сен-Илер. – Такие существа не поддаются лечению или исправлению, поэтому остается одно – держать их в закрытых приютах под строгим надзором. Человек – это другие люди. Но Мадлен Дюмонсо, как дикому животному, неведомы ни страх, ни сострадание, ни ненависть, ни любовь, ей никто не нужен: она живет безотчетной жизнью».
Тео не стал показывать эту заметку Мадо, потому что ничего нового из газеты не узнал. Бессердечная одноногая девчонка, мечтающая о чуде, тихо посапывала рядом с Тео в убогой деревенской гостинице. При слабом свете ночника ее лицо казалось умиротворенным и красивым, как у женщины после счастливого соития. Тео осторожно поцеловал ее в ухо, повернулся на бок и закрыл глаза. Ни ненависть, ни любовь… Это он понимал плохо. Зато хорошо понимал, что человеку никто не нужен, если он не нужен никому. Тео дал слово Мадо, значит, она ему была нужна. Что ж, значит, до конца.
15
Тео разбудил хозяина гостиницы в шесть утра и сказал, что ему нужно срочно уехать. Поднятый с постели Жан-Клод – Тео ему пособлял – поставил рессору на место. Они управились за час.
– Жаль, что вы уезжаете, мсье, – сказал хозяин, помогая Тео погрузить в машину клетку с птицей. – Сегодня приедут циркачи, будет представление. Ну да что ж, доброго вам Рождества. На вашем месте… – Хозяин понизил голос. – На вашем месте я бы держался подальше от больших дорог.
– Нам нужно попасть в Лурд, – сказал Тео. – Нам действительно туда нужно.
– Оставьте хотя бы птицу. Об этой птице написали уже во всех газетах. – Он протянул Тео свернутую вчетверо газету. – Оставьте, я позабочусь о ней.
– Это скворец, – сказал Тео. – Спасибо и доброго вам Рождества.
Они позавтракали неподалеку от Шатору, объехали Лимож по проселочным дорогам и двинулись в сторону Кагора. Хозяин «Трех петухов» сказал, что в Лурд можно попасть через Монтобан, а можно свернуть и раньше, сразу после Кагора, «а там да поможет вам Бог».
– Рождество, – сказала Мадо, когда Тео в очередной раз свернул на тряский проселок. – Ты любишь Рождество?
– В России на Рождество стоят сильные морозы. Реки скованы льдом, земля трескается от лютого холода.
– Когда я жила в приюте, у нас однажды выпал снег…
– В России зимой много снега. Знаешь, почему волхвы так долго искали младенца Иисуса? Они увязли в снегу, в сугробах. Снега было по грудь.
– Разве Иисус родился в России?
– А где же еще!
Мадо покачала головой, но промолчала.
Начинало смеркаться, когда двигатель вдруг закашлял, взревел, а потом заглох. Тео вылез из машины, покопался в моторе.
– Кончился бензин, – сказал он. – Если верить карте, километрах в двух-трех отсюда должна быть деревня. Надо бы чем-нибудь обернуть клетку – птица может простудиться и умереть. А она ведь тоже наш товарищ.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
