Тринити положила свою руку на его. В этот момент автомобиль остановился возле дома. Круз знал, что должен касаться ее, иначе умрет. Он пытался убедить себя в том, что это никак не связано с ревностью. Это самая обычная похоть.
Тринити неловко выбралась из машины, снова ощутив нервозность. Ей показалось, что они о чем-то договорились в машине без слов. Но она не была уверена, что согласна на это.
Они поднялись в роскошный пентхаус в полном молчании. В гостиной Круз немедленно сбросил пиджак, и у Тринити пересохло во рту при виде выпуклых мускулов под тонкой тканью рубашки.
Он посмотрел на нее через плечо.
– Знаю, что ты практически не пьешь, но, может, все-таки тебе налить чего-нибудь?
Тринити хотела было отказаться, но неожиданно ее обуяла смелость, и она ответила:
– О’кей.
– Чего бы ты хотела?
Тринити смутилась. Она не искушена в напитках.
Круз посмотрел на нее.
– У меня большой выбор. Что ты любишь?
Тринити неуверенно пожала плечами.
– Не знаю…
Он смотрел на нее долгую минуту, а затем отвернулся к бару, колдуя над напитками. Вскоре он снова повернулся, держа в руках два бокала. В большом выпуклом плескалась янтарная жидкость, похожая на виски. В другом бокале поменьше она увидела оранжевую жидкость на кубиках льда.
Он протянул ей этот бокал.
– Попробуй, посмотрим, как тебе это.
Поколебавшись секунду, она приняла бокал и пригубила.
– Сладко. Мне нравится. Что это?
В уголках его рта мелькнула улыбка.
– Это «Пачаран», испанский ликер из Наварры. Очень изысканный, но крепкий. Может ударить в голову, отсюда и маленькая порция.
Тринити села на диван, Круз устроился рядом. Ей по-прежнему было не по себе, хотя казалось, что атмосфера стала более дружелюбной.
Круз вертел в руках бокал.
– Расскажи о себе. Почему у тебя такое необычное имя?
Она вся напряглась. Инстинкт кричал, что такой Круз еще более опасен.
– Зачем это тебе? Я ведь тебе безразлична. К чему эти личные вопросы?
– Не ты ли говорила, что нам нужно научиться уживаться друг с другом? – парировал Круз.
Тринити встала и отошла к окну. Его близость слишком волновала ее. Уставившись в окно, она быстро произнесла:
– Меня так назвали по имени церкви Святой Троицы, на ступеньках которой меня нашел священник.
Она почувствовала, как Круз подошел, встал рядом и смотрел на нее.
– Дело шло к полуночи. Священник решил, что мне несколько часов от роду, и этот день стал датой моего рождения. Я была завернута в одеяльце.
– Что было потом?
Тринити судорожно сглотнула.
– Власти выждали отведенное законом время в надежде увидеть моих биологических родителей или родителя, но никто за мной так и не пришел. Меня поместили в приют, а затем отдали на удочерение.
– Но в твоем файле сказано, что ты выросла в детском доме.
Тринити поразило, что он изучал ее биографию до принятия на работу.
– Да, я росла в приютах. Но меня удочерили, и я жила в семье почти год, пока супружеская пара не развелась. Они решили, что нет смысла иметь ребенка, раз они расстались.
Прошло много лет, но осознание того, что ее бросила сначала родная мать, а затем и приемные родители, больно ранило душу.
– В результате, – она старалась говорить бесстрастно, – я получила психологическую травму, и власти решили, что не следует меня больше подвергать подобному испытанию. Так я оказалась в детском доме.
– Тебя часто переводили из одного приюта в другой?
– В раннем детстве – нет, а вот когда стала тинейджером, то сменила шесть приютов, прежде чем мне исполнилось восемнадцать.
– Твоя привязанность к Маттео и Санчо… У тебя ведь нет профессионального образования, тем не менее ты знаешь, как обращаться с малышами.
У Тринити было ощущение, что Круз слой за слоем сдирает с нее кожу. Ей было почти физически больно говорить на эту тему.
– Почему-то маленькие детки в приютах привязывались именно ко мне. Мне всегда хотелось их защищать, проявлять заботу, возиться с ними…
Но затем случалось неизбежное: малышей переводили в другой приют или усыновляли, а Тринити чувствовала себя безутешной. И тем не менее она не могла побороть в себе инстинкт взращивания. Сейчас она угрюмо подумала, что любой психолог, несомненно, сказал бы ей, что подобным образом она пыталась заполнить собственную потребность в любви и заботе.
Близнецы являлись доказательством того, что эта потребность все еще существует.
– Ты пыталась отыскать родителей?
Тринити старалась справиться с эмоциями.
– И с чего мне было начинать? Искать всех женщин, беременных в то время в том городишке? Нет, я давно для себя решила не бередить прошлого.
Тринити слукавила. На самом деле она боялась того, что, если найдет родителей, а они от нее снова откажутся, она просто не перенесет этого.
Круз забрал у нее бокал, взял ее руку и пристально рассматривал, будто искал ответ на мучивший его вопрос.
– Что ты делаешь? – дрожащим голосом спросила она.
– Ты для меня загадка, – ответил он, встретившись с ней взглядом. – Я не могу тебя разгадать, и это меня беспокоит.
– Все просто, нечего и разгадывать. Что видишь, то и получаешь.
Круз крепче сжал ее руку и притянул девушку ближе.
– Похоже, это не тот случай. Я начинаю сомневаться.
Когда до Тринити дошел смысл сказанного, она похолодела. Неужели он сможет наконец выслушать ее и поверить ей?
Но, похоже, Круза интересовали сейчас не разговоры. Медленным и точным движением он развязал шифоновый бант на ее плече, не отрывая от нее взгляда. Он погладил ее плечо, а затем снял резинку с конского хвоста. Волосы Тринити золотым каскадом рассыпались по плечам.
Тринити почувствовала себя очень уязвимой.
Ей было очень трудно, но она прошептала, пытаясь отвести его руку:
– Мы не должны этого делать…
– Должны, дорогая, это неизбежно. Правда в том, что это стало неизбежным с момента того первого поцелуя. Скажи мне, что ты хочешь этого, Тринити. Ты не можешь отрицать, что наша тяга друг к другу взаимна. Нас влечет друг к другу. Это очевидно.
Тринити растерялась. Она только что многое ему про себя открыла и почувствовала, что он может изменить о ней мнение. Все ее защитные барьеры рухнули.
Словно почувствовав, что ее внутреннее сопротивление ослабевает, Круз коснулся губами ее обнаженного плеча и прошептал:
