Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
Ну так вот, тех, кто смог перейти на человеческий язык (на нем вообще не надо говорить, что там случилось с уголовным делом, достаточно сказать „полиция подозревает такого-то в том-то“), новый телеканал взял в штат. С тех пор он сделался модным. На днях я зашел на его сайт и понял, что рефлекс победил. Новости здесь читают все на том же языке — этаком эсперанто, основой для которого послужили в равной степени передовицы газеты „Правда“ из 1980-х и блатной канцелярит 90-х. И на сайт вешают вот такое: „В США начато расследование по факту появления в интернете личной финансовой информации супруги американского президента Мишель Обамы. Также в сети была опубликована аналогичная информация вице-президента США Джо Байдена“[3].
Черта с два поймешь из этого текста, какая именно информация и где появилась. И кто расследует. Идиотское эсперанто новостников позволяет полностью исключить из текста все существенные моменты, заменив их трескотней и белым шумом. Надо сказать, идеально приспособленными для воспроизведения с интонациями диктора Левитана. Может показаться, что чтец новостей перед включением микрофона произносит про себя: „От Советского информбюро“, чтобы настроиться на правильный лад. Но нет, сам строй кошмарных, нечеловеческих предложений, изрыгаемых агентствами, заставляет читать их голосом дворецкого, объявляющего о прибытии важного гостя на бал.
И я не могу больше слышать эти интонации. Во время новостей переключаюсь с „Эха“ и „Коммерсанта FM“ на какую-нибудь, любую музыку — даже шансон приятнее для уха.
Конечно, новостное эсперанто родилось задолго до меня. В 1972 году Нора Галь писала в книге „Слово живое и мертвое“: „Считается несолидным в газетной статье или очерке написать, к примеру: Мы решили больше не пытаться… Нет, непременно напишут: Мы приняли решение прекратить попытки… Или о работе экипажа космической станции: Проводился забор (!) проб выдыхаемого воздуха. Этот забор не залетел бы в космос, если бы не стеснялись сказать попросту: космонавты брали пробы. Но нет, несолидно!“
Я и сам журналист, про солидность понимаю. Когда-то в газете „Ведомости“ мы старались сохранять язык зарождавшихся тогда в России финансового сообщества и управленческого класса: нам казалось, что, если говорить с новыми профессионалами на их жаргоне, полном англицизмов, им будет легче нам поверить. Да и вообще им будет с нами комфортнее.
Максим Трудолюбов, многие годы возглавляющий в газете раздел „Комментарии“, написал мне недавно: „Леня, наверное, одна из причин — стремление вызвать доверие к своему высказыванию. А этого, в свою очередь, можно добиться, придав ему звучание публичного выступления, например с кафедры, со сцены, с экрана и т. д. У каждого в памяти много таких выступлений — все это замусоренная и часто приблатненная речь наших чиновников, депутатов и, конечно, президента. А еще есть старая история с сакральностью языка для особых нужд. Исторически в России было два языка — разговорный (низкий) древнерусский и богослужебный (книжный, высокий) церковнославянский. Последний использовался и в обычной речи для придания ей торжественности — по-простому „враг“, а если для речи с амвона, то „ворог“. Это „диглоссия“ — сосуществование низкого и высокого языков (об этом писал филолог Борис Успенский). Возможно, пережитки этого сохраняются, только роль высокого языка играет теперь какая-то канцелярская феня“.
Попытка „Ведомостей“ говорить на языке финансистов и менеджеров была из той же оперы, и я понимаю, почему она у многих вызвала раздражение. Сейчас я могу придумать для нее только одно оправдание: бизнес тогда искал свой язык, и его поиски требовалось отражать и поддерживать. Новой среде нужно было увидеть, как ее голос трансформируется в печатное слово, которое она могла бы считать своим.
Иное дело с чиновниками и полицейскими. Сколько ни имитируй их кривую речь, в доверие к ним не вотрешься: их жаргон не профессиональный, но кастовый. Да и у слушателя или читателя, к бюрократической касте не относящегося, такая речь вряд ли вызывает больше доверия, чем человеческая, — скорее она вызывает отторжение.
Я готов держать пари на деньги (об условиях можем договориться в комментариях), что СМИ, которое первым осмелится перейти на нормальный русский язык, аудиторию не потеряет, а начнет набирать.
Да, это будет нелегкая работа: тексты придется (о ужас!) редактировать, а иногда и переводить. Надо будет попотеть, чтобы из сообщения, которым журналистка Лиза покорила сисадмина Мишу, сделать нормальный абзац: „На нефтяном месторождении в Ямало-Ненецком округе взорвалось (какое вещество? из оригинала новости я так и не понял), когда в одном из цехов налаживали новое оборудование. Восемь человек отправили в медсанчасть, но никто не ранен так серьезно, чтобы понадобилась эвакуация. Пожара не случилось, но в цехе придется ремонтировать стены и потолок“. Не бог весть какая новость, но хотя бы по-русски. Для людей, которые до сих пор — на удивление — говорят между собой на этом чудом уцелевшем языке».
После того, как эта колонка собрала свою пару тысяч лайков, мне захотелось воплотить содержащуюся в ней идею на практике. Я предложил читателям моей «стены» в Фейсбуке вместе сделать сайт, на котором журналисты «переводили» бы новости агентств с ужасающего канцелярита, на котором они написаны «для солидности», на человеческий русский. Откликнулись два десятка журналистов из разных изданий, которые были готовы совершенно бесплатно переводить одну новость в день. Неплохой результат, учитывая, что ремесленников нашего цеха непросто уговорить практиковать бесплатно, — и это правильно: из дармовой работы лучше привычку не делать. Владелец одного интернет-холдинга предложил бесплатно передать нам удачное доменное имя. Веб-студия взялась сделать сам сайт.
Но начинать с таким маленьким составом участников-добровольцев я все же не рискнул: побоялся загубить идею, которую когда-нибудь можно будет воплотить профессионально. Я уверен, что, заявив НОРМАЛЬНЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК в качестве уникального торгового предложения, можно сделать успешное СМИ, редакция которого состояла бы не из репортеров, а из переписчиков чужого материала.
Редакции даже не пришлось бы задирать планку слишком высоко: помог бы парадокс, описанный в начале этой главы. Важнее заявить о приверженности хорошему русскому, чем и в самом деле писать на эталонном языке (который все равно существует только в корректорских головах). Чистый маркетинг, вполне возможный в ситуации, когда грамотных людей — чуть больше процента даже от интересующихся русским языком читателей.
Маркетинг, впрочем, лежит все же за пределами ремесла. А в его рамках — что мы можем сделать, сознавая и ограниченность собственных возможностей, и неспособность аудитории отличать золото от латуни?
Добиваться «человечности» рассказа. Помните «кулерный тест», который должна проходить любая тема? В конечном счете мы пишем для того, чтобы наши истории друг другу пересказывали. Так пусть люди делают это нашими словами, а не переводят нас на живой язык, на котором говорят. Им так будет удобнее, и они нас полюбят.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 52
