Таши Джонг, что в переводе с тибетского значит «благодатная долина», – обширный монастырский комплекс, окружённый поселениями тибетских беженцев. Он весьма знаменит тогденами – мастерами медитации, которые долгие годы проводили в затворе за совершенствованием практики с тем, чтобы учения Будды оставались не просто красивыми словами и занятными концепциями, а неотъемлемой частью их существа. В те периоды, когда они выходят из ретрита, некоторые служат в качестве учителей, тогда как остальные выполняют другие обязанности, необходимые для управления столь крупным монастырём. Живя там, я стал понимать, что, помимо всего прочего, они являли собой исключительный пример реализации внутреннего человеческого потенциала. Мудрые, добрые и терпеливые – они не только взрастили в себе внутреннюю искру, но и разожгли из неё яркое пламя, служившее вдохновением для учеников в монастыре и жителей близлежащих деревень.
Кроме того, Таши Джонг был знаменит благодаря ещё одному человеку. Монастырь был основан Восьмым Кхамтрулом Ринпоче – тем самым человеком, который отправил моему отцу письмо с приказом прислать меня на обучение. Величайший мастер медитации XX века, Кхамтрул Ринпоче был ещё и превосходным учёным и художником, руководившим одним из крупнейших в Восточном Тибете монастырей и более чем двумястами небольшими монастырями. Он не покидал Восточный Тибет на протяжении практически всего конфликта, разгоревшегося в регионе в 1950-е годы. Однако осознав, что различные движения сопротивления будут всё равно подавлены, Ринпоче принял нелёгкое решение отправиться с шестнадцатью монахами и тулку в Индию, где надеялся сохранить драгоценную линию преемственности учёности, которая была когда-то ему передана.
Когда мы добрались до монастыря, Кхамтрула Ринпоче на месте не оказалось, и десять дней мы провели в семье в близлежащем поселении Бир. Я страшно боялся встречи с Ринпоче. Он был поистине легендарной личностью. Когда он вернулся и мы наконец встретились, меня, должен признаться, переполнили эмоции. Ему тогда было сорок пять лет. Это был высокий мужчина с чуть отросшими тёмными волосами. Его властный вид и харизма вызывали в памяти образы царствующих особ. Но в то же время мощь его личности смягчалась лучащимся из глаз состраданием, манерой речи, плавными движениями и жестами и лёгким, мелодичным звучанием голоса. С изысканной любезностью он поинтересовался у моего деда о проделанном пути. Время от времени Ринпоче поглядывал на меня и улыбался, даже порой смеялся, как будто знал, что первая встреча с одним из самых могущественных учителей тибетского буддизма может вызвать у двенадцатилетнего мальчишки некоторое чувство неловкости.
Так оно и было, я правда чувствовал себя неловко. Но совсем по другой причине.
Я не хотел становится монахом. Не хотел быть тулку. Больше всего на свете я хотел вернутся в Непал и продолжать играть с деревенскими мальчишками.
Но в какие-то моменты я улавливал блеск в его глазах, замечал хитрую улыбку, будто говорившую: «Ну что, готов научиться играть по-настоящему? Игры, в которые ты до этого играл, – ничто в сравнении с тем, в чём ты в скором времени будешь участвовать».
Через день или два после возвращения Кхамтрула Ринпоче в Таши Джонг меня официально возвели на трон: во время церемонии возведения тулку сажают на трон, который является символом авторитетности и права давать учения. По пути в Индию я с волнением думал о предстоявшей мне церемонии. Но она оказалась очень простой: меня одели в роскошные облачения, обрили голову, оставив небольшой пучок волос, который предстояло сбрить во время церемонии – в знак моей решимости. Затем я занял свой трон, и Кхамтрул Ринпоче посвятил мне молитвы, даровал благословение и официально объявил, что я являюсь перерождением Второго Цокньи Ринпоче. После чего обитатели монастыря и жители соседних деревень сделали мне ритуальные подношения, и на этом всё закончилось. Эта церемония не была похожа на церемонию, через которую обычно проходят все тулку. Она была предельно простой и отражала лёгкий, прямолинейный характер Кхамтрула Ринпоче.
После завершения церемонии он сказал, что несказанно рад тому, что я наконец приехал. «Я знаю твоего отца, – сообщил он, – и я рад, что смогу сохранить с ним связь через тебя». Потом он обнял меня и поднял кверху. Его доброта, игривость и радость меня утешали. Находясь рядом с Ринпоче в те первые дни, я чувствовал себя как дома, в кругу семьи.
Сразу после ритуала возведения на трон меня поселили в маленький дом вместе с монахом, тремя другими тулку и высокопочитаемым тогденом по имени Целванг Риндзин. Он и был моим главным наставником на протяжении всех тех лет, что я провёл в Таши Джонге. Небольшого роста, с короткими седыми волосами и редкой бородой и усами, Целванг Риндзин почти никогда не улыбался. Он натаскивал нас по грамматике, лексике и заставлял заучивать тысячи страниц текстов, но в то же время всячески проявлял к нам доброту: стирал одежду, застилал постели и обеспечивал всем необходимым – ухаживал за нами, как заботливая мать. Ночью он украдкой обходил нашу спальню, следя за тем, чтобы мы были хорошо укрыты.
В двенадцать лет я не испытывал большой радости по поводу предстоявших событий. Перспективы меня, скорее, страшили, если не сказать ужасали. Эти чувства целиком овладели моими сердцем и разумом. Когда же я сталкивался с действительностью – например, поезд не состоял из каменных домов; Кхамтрул Ринпоче качал меня на руках и говорил, как рад меня видеть; Целванг Риндзин оказался одним из наидобрейших людей, которых мне когда-либо посчастливилось встретить, – я был сбит с толку.
Вопросы обуревали меня всё то время, пока я жил в Таши Джонге. Но постепенно, благодаря терпению моих учителей, знанию и практикам, которым я обучился за время пребывания в монастыре, я начал различать действительность и плоды своего воображения или, если выражаться буддийскими понятиями, реальность и то, что кажется реальностью. Эта кажущаяся реальность, кроме всего прочего, включает наши представления о самих себе.
Истории о «я»
Многие из нас уверены в том, что мы – «каменные дома», которые, вероятнее всего, развалятся, как только мы начнём двигаться. Мы боимся, что в незнакомой ситуации можем встретить сопротивление или столкнуться с жестокостью. Идя по жизни, мы накапливаем слои представлений о себе и о том, чего мы способны в этой жизни достичь. В большинстве случаев мы делаем это неосознанно: отчасти потому, что так устроены наши тело и мозг; отчасти – под влиянием культурной среды или структуры самого языка, который построен по принципу выделения различий.
По мере того как эти слои накапливаются, мы становимся всё более непреклонными, идентифицируя себя с определёнными идеями о самих себе и окружающем мире. Постепенно мы утрачиваем связь с естественной открытостью, ясностью и любовью – квинтэссенцией человеческого существа. Мы учимся давать себе определения и чётко придерживаемся даже самых нелестных и саморазрушительных представлений. Эта программа поддержания «я» способна воздействовать на наши мысли, чувства и поведение на протяжении многих лет.
К примеру, мой ученик недавно признался: «Я вырос в 1950-е, и надо мной постоянно подшучивали, издевались, всячески заставляя чувствовать себя „белой вороной“. Куда бы я ни пошёл, люди шептались за моей спиной, а иногда даже набрасывались с кулаками. Я не понимал, что происходит, пока в пятнадцать лет не осознал: „О боже, не может быть, мне нравятся мальчики. И все это видят“.
