Обаятельный незнакомец мельком смотрит на меня. Пишет что-то на листе картона. Показывает полицейскому.
— Какое мне дело… — начинает тот раздраженно. Потом замолкает. Вчитывается. Смотрит на собеседника — будто видит его впервые.
— Да, — говорит незнакомец тихо и мягко. — Вот такие дела… Закрывайте ваше дело — мы ее забираем.
Полицейский долго возится, роется в ящике стола, выходит в соседнюю комнату и там долго с кем-то ругается по переговорному устройству. Обаятельный берет со стола мой барабан. Разглядывает. Потом смотрит на меня — сверху вниз. А у меня руки прикованы к подлокотникам.
— Не бойся, — говорит он шепотом. — Все в порядке. Ты поедешь на Завод.
— Кому ты должна принести эти лекарства? Скажи мне адрес. Я пошлю курьера.
— Туда не ходят курьеры!
— Пойми, дикая, я не могу допустить, чтобы ты сама туда ходила. Тебя просто убьют. Полиция при попытке к бегству. Знаешь, как они разозлились, что я тебя отобрал? Им ведь премию дают за каждого арестованного — энергией…
Где-то я и раньше такое слышала.
— Но там ребенок. Он очень болен!
— Он один?
— Нет, но…
— У него есть мать, отец?
— Да, но…
— Почему же ты думаешь, что всех умнее?
Я так не думаю. Но он ставит меня в тупик. Его зовут Стефан.
— Зови меня просто Стеф. Или Ловец.
— Почему Ловец?
— Вылавливаю из сетей полиции хороших людей. Кто меня давно знает, понимает, что это значит… Тебе не холодно?
— Нет, что вы!
— Мы же договорились на ты.
У Стефана, или Ловца, собственный веломобиль с водителем. Я никогда в жизни не говорила ты людям, у которых есть веломобиль. Я вообще с такими никогда не разговаривала.
— Так я свободна?
— Конечно. Только учти, что полиция все еще держит тебя на прицеле. Держись рядом. Не отходи от меня дальше, чем на два шага. Завтра утром мы отправляемся.
Не могу поверить.
— На Завод? Или это шутка?
— Какая там шутка! Ты и еще несколько ребят, которых я выловил в последнее время. Поедете в закрытом вагоне. Из окон не высовываться — пока не выберетесь за городскую черту. А в горах особенно: там людоеды живут, стреляют отравленными стрелами. Ехать всего день. Наши вагоны идут на огромной скорости.
— Наши? Стефан… то есть Ловец, а кто вы такие?
Он тихо смеется:
— Узнаешь. Все узнаешь.
Мы ночуем в маленькой комнатке с трехъярусными кроватями. Одну девушку я узнаю: она была на энергоритуале в «Сорванной крыше», прежде чем крышу сорвало окончательно. Другие незнакомые — пятеро ребят и четыре девушки. Все радостно возбуждены, долго ворочаются на койках, не могут заснуть.
Ночь проходит наполовину во сне, наполовину в бреду. Мне снится, что рядом, на соседней койке, — Ева. Что она улыбается и говорит мне: вот видишь, я же говорила, мы едем на Завод!
Мне снится мальчик, сын Перепелки. Лучше ему? Или хуже? Может быть, кто-то из добытчиков догадается купить лекарств?
Или хотя бы украсть…
Мне снится моя сбруя, припрятанная на двадцать втором этаже под кучей строительного мусора. Вышла на полчаса… И, выходит, никогда не вернусь.
Я не знаю, чего во мне больше: ожидания, страха или тоски. Тоски по Оверграунду… страха перед неизвестным… радостного предчувствия Завода.
А может, я еще вернусь? Приду к Перепелке, к Алексу, к Маврикию-Стаху и заберу их всех — на Завод?
От этой счастливой мысли я засыпаю, прижимая к груди свой верный барабан. И сразу — кажется, минуты не прошло — меня будят.
Пора в дорогу.
Нас долго везут в веломобиле. Потом пересаживают в вагон — у него нет колес, зато есть огромные блоки на крыше. Блоки крепятся к железному тросу толщиной в человеческую руку. Диким в Оверграунде такое и не снилось.
Нам выдают паек — каждому по большой картонной коробке и большой банке дринка. И каждому — свернутый тонкий матрас.
— Удачи! — Ловец пожимает нам руки. — Ехать сутки, запомните. Постарайтесь не устать, не поругаться… Отдыхайте. Расслабляйтесь. С вами будет Григорий. — Он кивает на сутулого мужчину, безучастно стоящего рядом.
Мне с первого взгляда не нравится Григорий. Он кого-то напоминает. Нехорошее воспоминание.
— В добрый путь, — говорит Стефан.
Мы забираемся в вагон. Внутри нет мебели, только поручни на стенах. Спереди — кабина, отделенная решеткой, там устроился Григорий. Сзади — фанерная стенка, огораживающая туалет, то есть просто дырку в полу.
Мы садимся на свернутые матрасы. Слышно, как натужно скрипят блоки на крыше… Что за энергия приводит этот вагон в действие?!
Вагон несколько метров волочится брюхом по земле, а потом взлетает. Я встаю, ухватившись за поручень, и сквозь мутное стекло вижу, как отдаляется земля. Как все дальше уходит город… Будто снова лечу с Алексом… Прощайте, все. Пиксели, Длинный, Игнат… Прощай, Римус. Прощай, мертвая Ева… Прощайте, дикие. И вы, синтетики, прощайте тоже.
Беру в руки свой барабан. Мои спутники слушают, сидя вокруг на полу.
— Как это у тебя получается, а? — тихо спрашивает девочка, с которой мы встречались когда-то в «Сорванной крыше».
Григорий сидит в своей кабине, будто ему нет до нас дела. Иногда выбирается на крышу (вагон тогда раскачивается), смазывает блоки, проверяет что-то и возвращается обратно. Мы обедаем. Потом ужинаем.
Часов в одиннадцать вечера Григорий снова поднимается наверх, и блок, прежде только скрипевший, начинает постукивать. Тук. Тук. Тук-тук. Звук вкрадчивый и вроде бы не очень громкий, но очень скоро все мои спутники засыпают.
Сама я не сплю только потому, что в руках у меня барабан. Я чувствую его ритм, даже когда он молчит.
Переступая через спящих, подхожу к окну. Внизу — горы. Я не вижу их, только угадываю. Кое-где на склонах, на вершинах горят огоньки.
Открытый огонь? Те самые людоеды, о которых говорил Стефан-Ловец?
Григорий возится в своей кабине. В свете фосфоресцирующей панели я вижу, как он застегивает манжету на руке.
До меня доходит: энергетический час! Значит, Григорий — синтетик? Значит, все, спящие сейчас вокруг меня, — дикие?
Григорий глубоко вздыхает. Он получил подзарядку. Ему хорошо. Я снова смотрю вниз, на далекие темные горы…
Григорий снова возится. Скрипит зубами. Что-то бормочет шепотом — ругательства. Не верю своим глазам: он снова застегивает манжету!
Вторая доза?!
