Перед глазами у меня проплывали все превращения, которые мне довелось видеть: Сэма — разрывающее душу и исступленное; Бека — решительное и осознанное; Джека — яростное и мучительное; Оливии — стремительное и непринужденное. Все они наблюдали за мной из леса, десятки глаз, устремленных на меня, отщепенку, единственную, кто избежал их судьбы.
Запекшийся язык прилип к нёбу. Я попыталась оторвать голову от влажной подушки, но это требовало слишком больших усилий. Я отчаянно ждала, когда придет сон, но воспаленные глаза отказывались закрываться.
Интересно, если бы я не исцелилась, каким было бы мое собственное превращение? Какая бы из меня вышла волчица? Я взглянула на свои руки и представила их темно-серыми с черно-белой опушкой. Я ощутила на плечах тяжесть волчьей шкуры, и желудок скрутила тошнота.
На один ослепительный миг все, кроме холодного воздуха в комнате и тихого дыхания Сэма рядом со мной, вдруг перестаю существовать. Потом снова завыли волки, и меня охватило ощущение чего-то нового и одновременно знакомого.
Я превращалась в волчицу.
Я пыталась удержать волка, рвущегося изнутри меня, выворачивающего меня наизнанку, продирающегося сквозь мою кожу, пытающегося выпутаться из меня.
Я желала этого, каждая мышца в моем теле исходила криком и лопалась.
Боль полосовала меня.
Я утратила голос.
Меня объял огонь.
Я спрыгнула с кровати, стряхивая с себя кожу.
СЭМ
Крик Грейс вырвал меня из сна. Раскаленная до ста миллионов градусов, она была так близко, что я боялся загореться, но так далеко, что не дотянуться.
— Грейс! — прошептал я. — Ты не спишь?
Она снова закричала и откатилась в сторону, стащив с меня одеяло. В тусклом свете слабо различались лишь очертания ее плеча; я протянул руку и накрыл ее ладонь. Она была вся в поту, я ощутил, как по ее коже пробежала слабая дрожь.
— Грейс! Проснись! Что с тобой?
Сердце у меня колотилось так громко, что я, наверное, не услышал бы, даже если бы она что-нибудь ответила.
Она заметалась, потом вдруг подскочила в кровати. Глаза у нее были безумные, ее всю трясло. Я не узнавал ее.
— Грейс, скажи что-нибудь, — прошептал я, хотя смешно было шептать после такого ее крика.
Грейс с изумлением взглянула на собственные руки. Я тыльной стороной ладони коснулся ее лба: он был совершенно раскаленный. Я и не подозревал, что человек может быть таким горячим. Я обхватил ее лицо ладонями, и она вздрогнула, как будто к ее щекам приложили лед.
— По-моему, ты заболела, — сказал я, чувствуя тошнотворный холодок под ложечкой. — У тебя жар.
Она растопырила пальцы и оглядела свои трясущиеся руки.
— Мне снилось… снилось, что я превратилась в волчицу. Я думала, я…
Она неожиданно издала ужасающий вой и согнулась пополам, обхватив живот руками.
Я не знал, что делать.
— Что с тобой? — спросил я, не ожидая ответа, и не получил его. — Я сейчас принесу тебе тайленол или еще что-нибудь. Аптечка в ванной?
Она лишь тихонько заскулила. Это было жутко.
Я склонился, чтобы взглянуть на ее лицо, и тут я почувствовал его.
Запах волка.
Волка, волка, волка.
Запах волка.
От Грейс.
Нет, невозможно. Наверное, это пахло от меня. Только бы это пахло от меня!
Я склонил голову к собственному плечу и принюхался. Потом поднес к носу ладонь, ту самую, которой касался ее лба.
От нее пахло волком.
У меня оборвалось сердце.
Дверь распахнулась, и в комнату хлынул свет из коридора.
— Грейс? — послышался голос ее отца. Вспыхнул свет, и его глаза остановились на мне. Я сидел на кровати рядом с ней. — Сэм?!
15
ГРЕЙС
Я даже не видела, как папа вошел в комнату. Я поняла, что он здесь, лишь когда до меня откуда-то издалека, словно сквозь толщу воды, донесся его голос:
— Что здесь происходит?
Голос Сэма лился, казалось, в такт боли, которая скручивала меня. Я обняла подушку и уставилась в стену. Сэм отбрасывал размытую тень, папа — более темную и резкую. Они мельтешили туда-сюда, то сливаясь в одно большое пятно, то снова разделяясь надвое.
— Грейс. Грейс, — повысил голос папа. — Не делай вид, будто меня здесь нет.
— Мистер Брисбен, — начал Сэм.
— Я тебе… я тебе покажу «мистера Брисбена», — загремел папа. — Как у тебя вообще хватает наглости смотреть мне в глаза, когда ты за нашей спиной…
Мне не хотелось шевелиться, потому что с каждым движением огонь у меня внутри разгорался все яростней, но я не могла допустить, чтобы папа произнес это вслух. Я обернулась к ним, морщась от невыносимой боли в животе.
— Папа. Пожалуйста. Не говори так с Сэмом. Ты ничего не знаешь.
— И ты тоже хороша! — напустился на меня папа. — Мы доверяли тебе целиком и полностью, а ты обманула наше доверие.
— Пожалуйста, — взмолился Сэм, и я увидела, что он стоит у кровати в штанах и футболке. Кулаки у него были сжаты так, что побелели косточки. — Я понимаю, вы на меня злитесь, можете злиться и дальше, я вас ничуть не виню, но с Грейс что-то не так.
— Что здесь происходит? — вклинился мамин голос. Внезапно в тоне ее послышались странные разочарованные нотки, и я подумала, что Сэм будет уничтожен. — Сэм? С ума сойти.
— Пожалуйста, миссис Брисбен, — сказал Сэм, хотя мама как-то просила, чтобы он звал ее Эми, и обычно он так к ней и обращался. — Грейс очень горячая. У нее…
— А ну-ка отойди от постели. Где твоя машина?
Папин голос снова зазвучал откуда-то издалека, и я стала смотреть на вентилятор на потолке над кроватью, воображая, что он включился и овевает мой покрытый испариной лоб.
Передо мной появилось мамино лицо, и я ощутила прикосновение ко лбу ее ладони.
— Солнышко, ты, похоже, и вправду температуришь. Мы слышали, как ты кричала.
— У меня что-то с животом, — выдавила я, стараясь не открывать рот слишком широко, чтобы не выпустить то, что рвалось из меня наружу.
— Пойду поищу градусник.
Она скрылась из виду. Папа с Сэмом продолжали бубнить что-то невразумительное. О чем они вообще могли говорить? Вернулась мама.
— Попробуй сесть, Грейс.
Я попыталась и вскрикнула. Изнутри меня рвали когтями. Мама протянула мне стакан воды, озабоченно глядя на термометр.
Стакан выскользнул из моей безвольной руки и с глухим стуком упал на пол. Сэм, стоявший у двери, вздрогнул и обернулся. Мама посмотрела на стакан, потом на меня.
