– Да? – сдавленно проговорила девушка.
– Королева считает, что женщины должны находиться в подчиненном положении… – Лавина развернулась и посмотрела на него с явным сомнением. – Когда речь идет не о ней самой, разумеется, – добавил маркиз. – Она не раз высказывалась о женских правах. Королева, конечно, сама себя обманывает, думая, что считает именно так. Поэтому я просто использовал единственный довод, против которого она не могла возразить. Разве вы не понимаете?
– Наверное, понимаю, – неохотно ответила она.
– Я знаю, не в вашем характере подчиняться, но в этом залог вашей безопасности. И не только вашей, но и вашего отца. Так вся ответственность за неподчинение королеве ложится на мои плечи, и, поверьте, я с этим лучше справлюсь, чем вы или ваш отец.
– Вы правы, конечно, – пришлось признать ей.
– Я это делаю не только ради вас, но и ради вашего отца. Ведь для него очень важно сохранить место при дворе, а если королева из-за чего-то прогневается, он его может лишиться. Ради вас граф может на это пойти, но кто знает, что с ним будет, если он останется не у дел? Если удастся направить королевский гнев на меня, он может избежать худшего.
– Как же вы добры! – порывисто воскликнула Лавина, мгновенно позабыв, что сердится на него.
– Ерунда, – бросил он. К нему вернулась его обычная грубоватость.
– Да-да, вы подумали об отце, о том, как он будет страдать. Это не просто доброта, это забота.
– Вы делаете из мухи слона, – холодно возразил маркиз. – Просто это самый действенный способ добиться своего. Гнев королевы мне не страшен, потому что место при дворе мне и даром не нужно. Но ваш отец – другое дело. Он – человек общества. Он любит людей, ему нравится среди них находиться. Со мной все по-другому. Так что не приписывайте мне сентиментальность. Доброта не имеет к этому никакого отношения.
Лавина с грустью посмотрела на него.
– Я не верю вам, – наконец произнесла она.
– Напрасно, – коротко ответил Элсвик.
– Почему вы скрываете от людей свою доброту? Неужели было бы так плохо, если бы все узнали, что у вас есть и отзывчивая, чуткая сторона?
– Когда мы впервые встретились, вы были умнее, – заявил он. – Тогда вы относились ко мне враждебно, но пытались этого не показывать, потому что вам нужна была моя помощь. Вам следовало бы такой и оставаться.
– Ерунда, – громко произнесла она.
Маркиз опешил.
– Что вы сказали?
– Я сказала: «Ерунда». Если вам можно произносить это слово, значит, и мне можно. Никогда не слышала, чтобы мужчина говорил такие глупости. – Губы ее сложились в ироническую, почти насмешливую улыбку. – Так вы советуете мне относиться к вам враждебно? После того, как только что поцеловали меня? Этим вы хотели настроить меня против себя?
Элсвик покраснел, и на миг спокойствие оставило его.
– У вас острый язычок, – сказал он.
– Не острый, – покачала головой Лавина. – Быстрый. Я говорю так быстро, потому что быстро понимаю, что происходит.
– И что же вы поняли сейчас?
На ее устах снова появилась полуулыбка.
– Скажу в другой раз.
– Да. Давайте возвращаться, – с трудом произнес маркиз. – Мы оба наговорили слишком много ерунды.
* * *
Подготовка Лавины к приему в Балморале стала триумфом мастерства миссис Банти. Ее роскошное платье с турнюром и длинным шлейфом из шелка кремового цвета идеально дополняли газовая баска[5] и пышные кружевные оборки.
В завершение она добавила изумруды Элсвика, которые маркиз, опять воспользовавшись новым чудесным изобретением – телеграфом, поручил Хансбери привезти на север.
– Я бы сам их привез, если бы мог предвидеть, что все так сложится, – сказал он Лавине. – Должен признать, королева на этот раз оказалась хитрее. Но, думаю, еще одна вещь, которую привезет Хансбери, скрасит мой промах.
«Еще одна вещь» оказалась изысканным бриллиантовым кольцом из тех, что принято дарить на помолвку. Раньше его носила мать Элсвика.
Кольцо на пальце возвещало миру, что она недоступна для принца Станислава.
– Кстати, – добавил маркиз, – принц очень мал ростом.
– Вы знаете его? – быстро спросила Лавина.
– Я встречал его, когда путешествовал, – невозмутимо произнес маркиз. – И у меня не возникло желания познакомиться с ним поближе. Я хотел сказать, что леди, которые желают снискать его благосклонность, всегда надевают туфли с самыми низкими каблуками.
– В таком случае я надену с самыми высокими, – вызывающе произнесла Лавина.
Маркиз с усмешкой кивнул.
Макьюэны ни капли не жалели о том, что их не включили в список приглашенных, потому что никогда не вращались в придворных кругах, но за них троих искренне обрадовались.
Согласно королевскому пожеланию, на прием мужчины должны были являться в шотландских костюмах. Лорд Рингвуд позаимствовал килт у своего двоюродного брата, и, надо сказать, без особого восторга, поскольку не обладал высокой и статной фигурой, необходимой для ношения такого рода одежды.
– Если ее величество настаивает на том, чтобы я выставлял напоказ свои бугристые колени, я это сделаю, лишь бы успокоить ее, – со вздохом объяснил он дочери.
– Папа, у тебя в этом наряде ужасно геройский вид! – воскликнула Лавина.
Если фигура ее отца не подходила для ношения килта, этого нельзя было сказать о маркизе. Он появился в килте цветов клана Макдональд, объяснив это тем, что одна из его тетушек была женой лэрда[6].
– Когда мой лакей узнал, что я еду в Шотландию, он настоял, чтобы я на всякий случай захватил килт, – пояснил он.
У лорда Элсвика были ровные длинные ноги, что позволяло показать килт с наилучшей стороны, и широкоплечая высокая фигура, на которую и рассчитан черный бархатный пиджак. Пожалуй, в первый раз Лавина увидела его волосы аккуратно уложенными в модную прическу.
«Жаль, – подумала Лавина, – что он так редко выходит в свет, потому что его красота наверняка притягивала бы взгляды».
До Балморала было около пяти миль пути, и, пока они ехали, день сменился мягкими волшебными сумерками.
Лавина знала, что выглядит прекрасно в изысканном платье и изумрудах, и в любой другой день наслаждалась бы этим, но сегодня она могла думать только о том, что королева намерена загнать ее в ловушку, и единственной ее надеждой на спасение был сидевший напротив маркиз.
