— Я сделаю все, что в моих силах, — пообещала она, — но если такое поведение действительно спровоцировано травмой, тогда, возможно, мы что-то упустили. Уровень его эмоциональной подавленности чрезвычайно высок. — Она помолчала, дав Бьянке возможность осознать сказанные ею слова. Затем спросила: — Вы пытались говорить с Лючио о его отце? Я понимаю, что легче вообще не говорить об этом, но Лючио нужно дать выход своим чувствам.
— Я пыталась с ним поговорить, — сказала Бьянка. — Он тут же начинал плакать. — Она прикусила губу. — И для меня это тяжело — говорить об Энцо.
— Конечно, — тихо проговорила Аллегра.
— Лючио всегда любил рисовать, — сказала Бьянка. Голос ее дрожал, но лицо осветила надежда. — Он ничего не нарисовал с тех пор, как перестал говорить, но если вы поможете ему… — Бьянка замолчала и умоляюще взглянула на Аллегру.
Аллегра улыбнулась. Ей хотелось надеяться на лучшее, но она не могла ничего гарантировать.
— Я думаю, занятие рисованием поможет Лючио. Но удастся ли нарушить его молчание — покажет лишь время, — Она пожала плечами и накрыла ее руку своей. — Я сделаю все возможное, — добавила она, увидев, что глаза женщины наполнились слезами.
На следующий день Аллегра повела Лючио в мастерскую на втором этаже. Он держался удивительно послушно. Встав посредине комнаты, мальчик задержал взгляд на художественных принадлежностях, но затем глаза его снова потухли.
— Стефано говорил мне, что тебе нравится рисовать, — сказала Аллегра. — Возле его рабочего стола висят твои рисунки. Ты любишь рисовать цветными карандашами? — Аллегра села на пол и стала вынимать из коробки карандаши — один за другим. Она называла цвета, а Лючио молча смотрел на нее.
— Ты любишь рисовать? — тихо повторила Аллегра. Она взяла белый лист бумаги и положила перед ним.
Лючио долго смотрел на чистый лист, затем отвел глаза в сторону.
Аллегра продолжала непринужденно болтать. Она нарисовала несколько линий, показала ему, но Лючио ничего не сказал.
Наступило время ланча, и Лючио молча проследовал за ней на кухню. Аллегру охватило чувство отчаяния и беспомощности. Ей не удалось достучаться до мальчика, как не удавалось никому.
Большинство детей, с которыми она работала, не находились в таком безнадежном состоянии, как Лючио. Эта стена молчания, отсутствующий взгляд… Ей не за что было зацепиться, и Аллегра уже начинала терять надежду.
Мальчику нужен опытный психиатр, а ей — арт-терапевту, с двухгодичным опытом работы, — справиться с этой задачей не по силам. Когда вернется Стефано, решила Аллегра, она скажет ему об этом.
Вечером, когда Лючио уложили спать, в гостиную, где Аллегра сидела с книгой, зашла Бьянка.
— Тебя просят к телефону, — сказала она, протягивая ей трубку. — Это Стефано.
Сердце Аллегры бешено забилось. Она улыбнулась, пробормотав благодарность, и взяла трубку.
— Да, я слушаю.
— Аллегра…
Ей было удивительно услышать эмоции в его голосе. В нем звучало облегчение и, возможно, сожаление. Нечто глубокое и необъяснимое.
— Привет, Стефано, — тихо сказала она.
— Как идут дела у Лючио? — спросил он, стараясь говорить как можно более невозмутимо.
— Пока без изменений.
— Не сказал ни одного слова?
— Нет. Пока рано говорить об этом. Если подавленная травма действительно является причиной его симптомов, ему сначала надо все вспомнить. И почувствовать. Он должным образом не горевал. И ему нужно сделать это.
— Каким же образом можно побудить человека горевать?
— Предоставить ему безопасное пространство для того, чтобы выразить себя, — тихо ответила Аллегра. — Лючио — экстремальный случай. — Она помедлила. — И аутизм мы не можем исключить.
Аллегра прикусила губу, задумавшись.
— Вот что я еще думаю, — медленно сказала она. — Может быть, он подавляет в себе еще какие-то воспоминания — те, о которых мы не догадываемся?
— О чем ты говоришь? — Аллегра услышала нотку нетерпения в голосе Стефано. Он так же, как Бьянка, мучительно ждал чудесного исцеления.
— Возможно, это связано с моментом смерти Энцо? — продолжала размышлять Аллегра. — Если он видел Энцо…
— Это невозможно. Бьянка сказала, что он спал.
— Может быть, он случайно услышал что-то? — предположила Аллегра. — Маленький мальчик может легко извлечь слова из контекста и обвинить себя в чем-то…
— Ты думаешь, что он винит себя за смерть отца? — с недоверием спросил Стефано.
— Я не знаю, — ответила она, стараясь говорить ровно и спокойно.
— Ну тогда выясни это, — резко бросил Стефано и, прежде чем Аллегра успела сформулировать ответ, вздохнул и сказал: — Прости. Я знаю, ты делаешь все возможное.
— Я стараюсь, — прошептала она, и они оба замолчали, слушая дыхание друг друга. Аллегра хотела сказать ему еще нечто, что не относилось к Лючио, а касалось только их двоих. Но не знала, с чего начать. И Стефано, кажется, тоже не знал.
Телефонный провод образовал между ними странную, интимную связь. Временную связь, потому что после бесконечного томительного момента Стефано тихо сказал: «Спокойной ночи, Аллегра», — и повесил трубку.
На следующее утро Аллегра вновь привела Лючио в студию. Она попыталась заинтересовать мальчика, предлагая ему пластилин, краски, цветные карандаши, но он остался безучастным.
Решив использовать другой подход, Аллегра сама нарисовала картинку.
— Вот это вид из моего окна, — сказала она, с улыбкой набросав простые силуэты гор, солнце и небо. — Я люблю смотреть из него каждое утро. — Аллегра протянула рисунок Лючио. — Ты хочешь добавить что-нибудь в эту картинку? Что ты видишь из окна?
Лючио смотрел на листок долгое время — так долго, что рука у Аллегры заныла и ей захотелось опустить ее. Затем он взглянул на карандаши, и у Аллегры перехватило дыхание.
Лючио взял черный карандаш и методично, как он делал все остальное, закрасил в черный цвет и горы, и небо, и солнце. В некоторых местах бумага порвалась: с таким ожесточением закрашивал картинку мальчик.
Аллегра была потрясена: Лючио проявил коммуникативность. И послание его было ясным и ужасным.
Мальчик находился в ловушке подавленных воспоминаний и чувств — и не мог избавиться от них.
Точно так же, как они со Стефано.
Аллегра отодвинула в сторону черный лист бумаги и положила руку на плечо мальчика. Он не пошевелился.
— Когда умер мой отец, — тихо сказала Аллегра, — иногда я чувствовала внутри себя пустоту, будто внутри меня ничего не было. А иногда ощущала себя настолько наполненной, что мне казалось: сейчас я взорвусь, если не сделаю что-нибудь. Но я не знала, что мне делать.
