Он высвободился, поднял худую руку и указал на сокола, который выглядел так, словно хочет уснуть. Его желтые глаза полузакрылись, крылья он плотно прижал к телу.
— На своем языке он называет себя Крылатый Воин. Он вождь стаи и…
— Один из обученных, — медленно сказал Алон.
И обратился непосредственно к птице:
— Пернатый брат, ты великий боец.
Сокол раскрыл глаза, взглянул на него сверху вниз и испустил негромкий гортанный крик.
Алон снова повернул голову и посмотрел прямо в лицо Тирте.
— Ты… ты как Яхне, правда? — снова тень легла на маленькое лицо. — В ней был Зов. Ты… ты другая.
Но в вас обеих Кровь.
Тирта кивнула.
— Я древней крови, брат-родич, но родилась в другом месте. Я из-за гор.
Он шевельнулся, не освобождаясь, а садясь прямее. Она помогла ему устроиться поудобнее.
— Из-за гор… — повторил он. — Но там зло… — Он поднял голову и посмотрел на нее. — Нет… Тьма… я ее чувствую. Ты не из Тьмы, сестра-родственница.
Ты с востока, где собираются тучи? Яхне много раз пыталась прочесть метательные камни, но всегда между нами и востоком была Тьма. Приходят разные существа, спускаются с холмов, но они не такие, как Джерик… — Губы его на мгновение дрогнули. — Потому что Джерик человек, и по собственной воле решил служить Тьме.
— Из-за гор, из Эсткарпа. Там не так много зла, маленький брат. — Тирта ответила серьезно, тем же тоном, что и сокольничий. — Но мои предки жили в этой земле, и теперь я вернулась с определенной целью.
Он кивнул. Поведение его совсем не напоминало детское. Тирта думала, естественно ли это для него или же Сила, которая помогла ему скрыться, не только удвоила Дар, но и сделала ребенка взрослым. Он казался старше своей внешности.
— Тут бродят такие, как Джерик. — Он еще больше высвободился из ее рук. — Они следят. И они ненавидят Древнюю кровь. Меня старались прятать, но они как-то узнали.
Сокольничий вложил в ножны свое необычное оружие и надел шлем.
— Тогда, кажется, нам следует найти убежище получше. — Он встал, поднял руку с крюком, и сокол тут же сел на нее.
Алон окончательно высвободился, хотя Тирта держала его за плечо, помогая встать. Трудно поверить, что ребенок, который недавно был таким беспомощным и слабым, проявляет подобную живость. Мальчик на мгновение пошатнулся, потом выпрямился, насколько позволял рост, и стоял устойчиво, хотя не высвобождался из руки Тирты. Сокольничий привел лошадей.
Алон круглыми глазами посмотрел на торгианца и нерешительно поднял руку. Лошадь фыркнула, по шагу начала приближаться к мальчику, словно была удивлена и насторожена. Сокольничий выпустил ее повод. Лошадь опустила косматую голову, принюхалась к ладони мальчика, фыркнула.
— Он… он другой. — Алон перевел взгляд с торгианца на пони, потом назад.
— Да, — ответила Тирта. — В Эсткарпе такие лошади считаются боевыми и высоко ценятся.
— Он один. — Алон словно не слышал ее или слова не имели для него значения. — Тот, кому он служил, мертв; и с тех пор его дни пусты. Но примет ли он меня? — лицо мальчика изменилось. Его осветила улыбка, яркая, как солнце, которое воображала себе Тирта, вытаскивая его из темноты. Он коснулся развевающейся челки лошади, и голос его оживился, — Он принимает меня! — словно произошло нечто удивительное и невероятное, изменившее весь мир.
Впервые с того времени, как они вместе в пути, Тирта увидела улыбку сокольничего и подумала, что он сильно отличается от своих соплеменников. Воин подхватил Алона и посадил в пустое седло.
— Езди на нем хорошо, маленький брат. Как сказала леди, таких найти нелегко.
Алон наклонился вперед, провел ладонью по шее торгианца, а лошадь задрала голову, заржала, сделала два небольших шага в сторону, словно была очень довольна собой и всадником.
И вот все верхом — сокол снова уселся на седло сокольничего — направились глубже в холмы. Тирта с тревогой следила за мальчиком. Хотя сама она сознательно воспитывала в себе твердость, с детства училась защищать свою сущность и то назначение, что ждет ее впереди, она не могла поверить, что ребенок может так быстро оправиться от ужаса происшедшего.
Возможно, справедливо ее предположение: использование Дара высвободило в нем способность принимать мир таким, каков он есть. И поэтому, как и предложил сокольничий, Алон смог смотреть вперед и не оглядываться.
В полдень они остановились у ручья: в холмах вода встречалась часто. Мальчик разделил с ними остатки путевого хлеба. На охоту времени не было.
Расспрашивая, они обнаружили, что знания о местности на востоке ограничены у Алона рассказами торговцев с небольшого рынка или путников, которым владелец фермы настолько доверял, что разрешал переночевать.
Этой территорией правил лорд Хоннор, но, по словам Алона, власть его была непрочной. Титул его часто оспаривался. Хотя он по-своему честный человек — для Карстена — и заботился о тех, кто сохранял ему верность. Фермой владел некто Парлан. Он сам не из Древних. Ему не нравилась опасная жизнь на плодородных равнинах, где почти непрерывно шла война. Он привел семью в эти предгорья, пытаясь избежать постоянных набегов, которым подвергался последние десять лет или даже больше.
Но два дня назад он заболел, и руководство хозяйством перешло в руки его племянника Диона. Парлан был стар, он служил еще в армии Пагара, оставался в одном из гарнизонов и потому не участвовал в роковом вторжении в Эсткарп. Испытанный боец, он в последующем хаосе был искалечен, женился и принял земельный участок, который отвел ему его командир. Но потом изменил свои планы и переселился ближе к горам, когда его командир был предательски убит, а отряд разгромлен.
У Алона не было близкого родства с Парланом.
Он оказался в его семье, когда она покидала равнины.
Он тогда был совсем маленьким, и ему сказали, что он сын родича, убитого вместе с лордом командиром.
Мать его тоже погибла во время набега.
— Меня вырастила Яхне, — рассказывал он. — Она… Все ее почему-то побаивались, я думаю. — Он слегка нахмурился. — И она совсем не была им родственницей. Но она умела лечить и много знала, учила служанок ткать и изготовлять краски. И поэтому за их изделия Парлан получал хорошую цену на рынке. И еще… — Он покачал головой. — Не знаю почему, но он часто приходил к ней, когда случались неприятности, и она засыпала. Или так только казалось.
А проснувшись, она с ним говорила. Но меня всегда отсылала, говоря, что ее дела не должны интересовать мужчин. А когда я начинал ее расспрашивать, она сердилась, хотя я не понимал, почему.
— Потому что она занималась колдовством, — заметил сокольничий.
— И еще, наверно, потому, что верила, как верит большинство, что Дар принадлежит только женщинам. — Сама Тирта теперь полностью изменила свое мнение об этом.
