Отчим вошел без стука.
– Я, по-моему, просила тебя стучать перед тем, как входишь.
– Да брось, Катерина, лучше подними пятую точку, накорми главу семейства.
– В холодильнике мясо с картошкой, сам справишься. Хочешь погорячее, в СВЧ разогрей.
– Да, я хочу погорячее, – приглушенным тоном проговорил отчим, присев к ней на диван. – Нелюбезно как-то с твоей стороны. Все-таки я тебя воспитывал почти одиннадцать лет. Слу-ушай, ты так резко изменилась. Расцвела, похорошела – это что-то. Поди, трахальщика регулярного завела? – Он протянул к ней руку.
– Ладно, разогрею, дай встать. – Катя отстранила его руку.
– Пожа-алуйста. – Он сдвинулся на угол дивана. – Натрешь мне спину после ужина? Что-то разболелась, здесь и здесь. – Показывая места на спине, он, шаркая шлепанцами, поплелся за ней на кухню.
– Сам не можешь?
– Если б мог, не просил бы, я туда не дотягиваюсь. В тренажерном зале растянул, что ли, не пойму. Вроде там нагрузка рассчитана. Это я, наверное, натаскался за твоей маман чемоданов.
– Когда это ты успел? – Катя отложила часть еды со сковородки на тарелку, поставила в микроволновку. – Ты из машины почти не выходишь.
– Да-а, в этом доме никто не пожалеет, в этом доме умеют только эксплуатировать. – Усевшись за стол, он отхлебнул пива из железной банки.
Она поставила перед ним тарелку с разогретой едой и ушла к себе.
Минут через пятнадцать он снова вошел без стука, протянул ей тюбик с обезболивающим средством, присел на диван, задрал майку, приспустил штаны, оголив поясницу. Катя, желая побыстрее от него отделаться, выдавила на ладонь змейку геля, с трудом преодолевая брезгливость, стала втирать сначала между лопаток, потом в покрытую неровными островками волос, с жилистыми валиками по бокам поясницу.
– Сильней втирай, сильней, нервные окончания разогреть нужно как следует.
От него разило пивом, недавним потом и несвежим бельем. «Бандерас покоцаный», – думала Катя, усиливая нажим ладони.
– Помыться тебе не пришло в голову перед тем, как натираться?
– Успе-ею, ближе к ночи. – Голос его прозвучал низко, утробно.
Он вдруг больно схватил ее за запястье, резко развернулся к ней, задышал часто, прерывисто – к ее лицу подкатывали испарения из его рта, – не выпуская ее руки, опрокинул свободной пятерней на диван, в долю секунды оказался на ней, без помощи рук, одними ногами, стянул с себя штаны, рванул с нее колготки.
– Ты что?! Что ты делаешь?!
– Лежать! Рыпаться она будет. Небось давно с этим делом развязала, не отвалится от тебя, вы, сучки, живучие, выносливые, как кошки, вон мать кайфует, орет по ночам, и ты потом просить будешь, а я подумаю, – хрипел он ей в ухо.
Она пыталась вывернуться, выскользнуть из-под его туши, но он оказался слишком тяжел, сильнее впечатал ее тело в диван, перекрыл дыхание. В спину больно врезались диванные пружины, казалось, по груди, животу, ногам прокатывается асфальтовый каток, вот от этого катка отделился массивный рычаг и прожег ее тело насквозь.
– Е-мое, да ты целка! Ну ты, даешь, Катька!
Он сделал в ней еще несколько напряженных толчков, лицо его обезобразилось судорогой, тело волнообразно содрогнулось, уткнувшись носом ей в ухо, он выдохнул длинно, жалобно, как проколотая шина, и обмяк на ней.
– Эй, ты живая там? – Опершись на руки, он приподнялся. – Не ожидал я, конечно, такого разворота. Маман жаловаться будешь? Думаешь, поверит? Не надейся. Я отрекусь, все буду отрицать, скажу, у тебя новая шиза, в дурку моментом пристрою. Так что лучше тебе со мной не ссориться, не раздувать внутрисемейный конфликт. Давай в душ быстрее, залетишь, не хватало. У меня сперма, ух, пробивная. – Он скатился с нее к стене.
Она схватила оказавшийся в ногах плед, завернулась в него, спотыкаясь, побежала в ванную. Сорвала там майку, ошметки колготок, бросила на пол. Встала под душ. Стыда не было, были омерзение и злоба. Ощущение, что она рассыпается на мелкие чести. Дрожали все внутренности, только ритм дрожания у каждого органа был отдельный. Ей мерещилось, что от тела отламываются мелкие острые осколки, утекают с водой в темную металлическую воронку. Она стала тереть себя ладонями – сильнее, сильнее, – чтобы почувствовать себя всю – живой, целой. «Нет, нет, нет, эта грязная тупая бытовуха случилась не со мной», – шептала она.
Раздался стук в дверь:
– Чего застряла там? Смотри, лишнюю дырку на себе не протри. – Он нервно гоготнул. – Вылезай, мне тоже помыться надо.
«Зарезать его ножом для разделки мяса, – она яростно растиралась полотенцем, мыслям было тесно, как крови в висках, – дотерпеть до ночи, пока уснет, и убить. А-а-а, – опомнилась она, – не получится, не успею, сегодня ночью мать прилетает из Милана. Нужно его опередить, встретить ее в аэропорту, все рассказать. Пусть катится отсюда, мразь. Любым способом его опередить. Опоить чем-нибудь, чтобы не смог сесть за руль. Что делать, что же делать? – Тут она вспомнила про „корректор настроения“. – А вдруг… на мое счастье?»
На двух полках в двери холодильника у них хранились разные лекарства. Ни мать, ни сама Катя при уборке холодильника почему-то не трогали этих полок, там можно было обнаружить таблетки, оставшиеся еще от бабушки. Пока отчим мылся, она судорожно рылась в холодильной двери.
«Где же? Где? Где эта дрянь?» Она нашла пузырек с остатками капсул неулептила. Срок годности, выбитый на крышке, давно истек, но иных вариантов не было, снотворным у них никто не пользовался. «Пусть мне повезет, пусть в банке осталось хоть немного пива». Она знала повадки отчима – если осталось хоть сколько-то, он высосет все. Вслушиваясь в звуки льющейся в ванной воды, она вскрыла над чашкой пять желатиновых капсул, ссыпала порошок в банку, зажав отверстие большим пальцем, несколько раз встряхнула содержимое, подождала, пока опустится пена, поставила банку на место, торопливо смахнула со стола остатки белой пыли.
Через сорок минут отчим бесперебойно храпел. Перед выходом из квартиры Катя отключила его сотовый, выдернула из розетки домашний телефон.
Прошедшая паспортный контроль мать заметно скисла, увидев Катю:
– Почему ты? Где Славик? У меня два неподъемных чемодана. Что такая расхристанная, будто кошки драли?
– Ты можешь выслушать меня, мама?
– Ну? Нет, я не понимаю, почему он не приехал. Телефон отключен. Что случилось-то?
Откатив чемоданы в сторону от людского потока, мать остановилась, нервно жала кнопку в телефоне, повторяя «вызов» за «вызовом».
– Мама, он не возьмет трубку. Он подонок, мразь! Он изнасиловал меня.
– Кто? Подонок кто? – Мать, неотрывно глядя в телефон, продолжала жать на кнопку вызова.
– Твой Славик. Он сейчас дрыхнет как убитый, я подсыпала ему в пиво снотворное.
Мать уставилась на нее ненавидящими стеклянными глазами:
