Да, да, да, отвечала она, уже думая об «Impromptus»[17].
Не всегда читатель стремится к словам, бывает и наоборот.
Особенно если это слова Альфреда, мощные, неукротимые.
Шарлотта мысленно отмечала самые важные фразы.
Шуберт, экспромт соль-бемоль мажор.
Они оба – бемоли отверженности. И мажор непреложных истин.
Швырнул всю пачку в огонь.
Шарлотта горестно вскрикнула.
Она неутешна.
И вот их уже больше нет.
А только в твоей памяти.
В музыке, которая не слышна, но всегда будет петь в тебе.
Остальное совсем не важно.
Нам больше нельзя оставлять следы для полицейских собак.
Наши книги, наши воспоминанья нужно хранить в себе.
4
В те же минуты во Франции один человек поднялся с постели
И взглянул на себя в зеркало.
Он давно уже не узнавал собственное лицо
И с трудом выговаривал свое имя: Гершель Гриншпан.
Семнадцатилетний польский еврей, покинувший родину,
жил в Париже.
Он только что получил от сестры отчаянное письмо:
Вся их семья внезапно, без предупреждений,
Была изгнана из страны.
Их увезли в лагерь для перемещенных лиц.
Жизнь Гриншпана давно уже стала сплошным унижением.
Так живут только крысы, говорил он себе.
И вот тем утром, 7 ноября тридцать восьмого года, он написал:
Я должен протестовать, чтобы весь мир услышал мой крик.
Взяв пистолет, он проник в посольство Германии
И, под предлогом назначенной встречи, прошел
в кабинет советника.
Позже начнут говорить, что мальчик сводил с ним счеты,
Что это интимная и сексуальная связь, которая скверно окончилась.
Но так ли все это важно?
В тот момент им владела лишь ненависть.
Эрнст фон Рат, третий советник посольства, бледнеет от страха:
Намеренья юноши не оставляют сомнений.
Однако, решившись убить, он дрожит,
Его руки взмокли от пота.
Эта сцена, кажется, будет длиться вечно,
Однако это не так.
Он наконец стреляет —
Стреляет в немца в упор,
Всадив в него несколько пуль.
Советник падает головой на стол,
Ударившись виском.
Кровь капает на паркет,
Стекается в лужу у ног стрелявшего.
В кабинет ворвались офицеры.
Убийца даже не думал бежать.
Новость в момент облетела Берлин.
Фюрер впал в безумную ярость:
Месть должна следовать безотлагательно!
Как он посмел?!
Немедленно раздавить эту гадину!
Впрочем, не так,
Не его одного, —
Их всех,
Всю эту мерзкую нацию.
Они проникают повсюду.
Фон Рата убил не один – все евреи.
К ярости фюрера примешано ликование,
Он предвкушает сладость грядущих репрессий.
Разгул этой мести был неописуем:
«Хрустальная» – вот как назвали ту ночь
С девятого на десятое ноября тридцать восьмого года,
Когда разоряли еврейские кладбища,
Уничтожали имущество,
Громили тысячи магазинов,
Разворовывали товары,
Заставляли евреев петь перед горящими синагогами,
А потом поджигали им бороды.
Других забивали до смерти на театральных сценах,
И трупы валялись грудами, словно отбросы.
Тысячами людей загоняли в концлагеря,
Тысячами…
Среди них оказался отец Шарлотты.
5
Семья Саломон сидела за обедом. Ели молча.
Внезапно в их дверь постучали.
Шарлотта глядит на отца.
Теперь каждый звук – угроза,
Иначе и быть не может.
Все продолжали сидеть
Не двигаясь, оцепенев от страха.
В дверь громко забарабанили,
Теперь уже бесцеремонно.
Наверное, нужно открыть,
Иначе они выбьют дверь.
Альберт наконец отворил.
На пороге двое в темных костюмах:
Альберт Саломон?
Да, это я.
Пожалуйста, следуйте за нами.
Куда вы меня повезете?
Не задавайте вопросов.
Могу ли я взять с собой хоть какие-то вещи?
В этом нет нужды, собирайтесь быстрее.
Паула решила вмешаться,
Но Альберт знаком велел ей молчать:
Лучше не прекословить.
При малейшем сопротивлении они будут стрелять.
Они забирают только его, и это уже хорошо.
Наверняка хотят допросить.
Это продлится недолго.
Они установят, что он ветеран и герой минувшей войны.
Что он пролил кровь за Германию.
