– Александр Вале, вот. Обучался в Жорж-Санд три года.
– Можно взглянуть? – спросил я, почти забыв, что должен вести себя как полицейский.
– Конечно.
Я быстро просмотрел личное дело, содержащее только сведения, которые вряд ли могли мне пригодиться, – такие, как адрес «родителей и опекунов», без сомнения, уже бесполезный для меня. Мне требовалось большее; в особенности я должен был получить возможность поговорить с теми, кто знал мальчика и его мать.
– А вы случайно не помните его?
– Тогда я еще не была директором этой школы, – ответила она, покачав головой.
– А может быть, кто-нибудь из сотрудников знал Александра?
– Здесь вам повезло. Если верить документам, мадам Фрио была его классным руководителем в первом и втором классах. Полагаю, вы хотите с ней встретиться?
– Да, это было бы очень хорошо.
– Лучше всего поговорить с ней на перемене, которая будет в десять тридцать. Вы сможете подождать? Это всего четверть часа.
Да хоть несколько часов, если потребуется.
Интерьер класса вернул меня на много лет назад, в те времена, когда я сам был учеником младших классов. С тех пор я целую вечность не появлялся в школе. Так как у меня никогда не было детей, то я не познал вкус ни первых учебных дней года, ни священного ритуала школьных покупок, ни родительских собраний. Не скажу, чтобы меня это расстраивало, но все же я иногда говорил себе, что возможность стать отцом славного мальчугана уже опасно приближается к точке невозврата.
Окно класса выходило прямо во двор, который через несколько секунд оказался заполненным толпами учеников, бегавших там во все стороны.
Мадам Фрио восседала за письменным столом, будто статуя, испокон веков украшавшая собою класс. Несмотря на возраст, у нее была детская манера поведения, которая проявлялась как в ее разговоре, так и в движениях.
Едва прозвучало имя Александра Вале, как она тут же спросила, словно о чем-то очевидном:
– Конечно. Что вы хотите о нем узнать?
– Вы так легко вспоминаете обо всех своих учениках? – спросил я, удивленный свежестью ее памяти.
– Нет, конечно, не обо всех. Но что касается Александра, у меня есть особые причины о нем помнить.
– Особые?
– Начать с того, что Юлия Вале была школьной учительницей, как и я.
– Не здесь, я полагаю?
– Нет, она работала на подмене во многих школах региона. Очень приятная женщина. Мы не являлись друзьями в полном смысле этого слова, но наше общение было очень душевным.
– А другие причины?
– Вы позволите мне подготовить класс, пока мы будем разговаривать? – спросила женщина голоском маленькой мышки.
– Да, пожалуйста.
Она принялась водить по доске, покрытой меловыми записями, сухой губкой, издававшей неприятный скрип. Затем начала почти каллиграфическим почерком переписывать басню Лафонтена. Несмотря на обещание, она оказалась не способна одновременно заниматься своим делом и разговаривать. Мне пришлось проявить настойчивость:
– Вы упоминали о другой причине.
– Вы уже видели его оценки?
– Да, но не заметил в них ничего особенного.
– Конечно, – ответила мадам Фрио со смешком. – Это свойственно одаренным детям.
– Как это «одаренным»? – спросил я, чувствуя, что теряю нить разговора.
– Я прекрасно понимаю: это не отражено в его школьных документах. Но вы, я уверена, заметили, что его оценки очень неровные.
– Конечно.
На мгновение учительница прекратила переписывать стихи Лафонтена. Ее взгляд блуждал в пустоте, как если бы она мысленно погрузилась в прошлое.
– Я работаю в школе более тридцати лет, но никогда раньше не видела подобного ученика. То есть, я хотела сказать, настолько умного. Он все время заставал меня врасплох.
– Но почему же его оценки такие неоднородные?
– Вы никогда не видели передачи или репортажи об одаренных детях? Теперь их только по телевизору и можно увидеть.
Я неопределенно кивнул, что побудило ее продолжать свой рассказ:
– В большинстве своем одаренные дети являются посредственными учениками. Зачастую они упрямы, ограниченны и тяжелы в общении. У таких детей часто отмечают несоответствие между умственными способностями гораздо выше среднего и недостатком простейших навыков. У них может быть богатейший словарный запас, феноменальная память, но ужасно неаккуратные записи в тетрадях. К тому же им бывает трудно общаться с другими.
– А как это проявлялось именно у Александра?
– Помню, – заговорила она со сверкающими глазами, – он мог запомнить наизусть стихотворение, услышав его только один раз. Проявлял способности к математике, особенно к устному счету, замечательно рисовал. Но когда занятие становилось для него скучным, Александр переставал совершать какие-либо усилия. Можно было целый час уговаривать его, но если он чего-то не хотел, это приводило лишь к потере времени.
– А какие у него были отношения с другими учениками? Он дружил с ними?
– Не особенно. Александр слишком отличался от своих товарищей. Он жил с ними в разных вселенных и оставался немного в стороне, но к нему никогда не проявляли враждебности. Его можно было принять за необщительного и застенчивого мальчика.
Мне вспомнилось, что недавно сказал о нем мой отец: «Однажды Рафаэль дошел даже до того, что усомнился, его ли это сын». Неужели мой брат, который в школе никогда не был светочем знаний, усомнился настолько, что поставил под сомнение свое отцовство? Я, конечно, обобщаю, за последние несколько дней на меня свалилось слишком много открытий…
Заметив мое удивление, мадам Фрио добавила:
– Мы уже не знали, что делать с этим ребенком, тем более что он настолько выделялся на общем фоне.
– Это как?
– Когда Александр поступил в первый класс, ему едва исполнилось восемь лет. И, несмотря ни на что, он скучал. Кстати говоря, я никогда не считала, что, если объединить в классе учеников разного уровня, это поможет решить проблему детей с ускоренным развитием. Зачастую, смешивая таких детей со старшими учениками, вы лишь усиливаете их изоляцию. И в случае Александра… для него ничего больше нельзя было сделать. Одним словом, хорошо, что они уехали, хоть я и жалею об этом ребенке.
Получается, в рассказанной отцом истории об отъезде за границу есть некая доля истины?
– Как это: «хорошо, что они уехали»? Куда они направились?
– О, не так уж и далеко. После двух месяцев во втором классе Александр поступил в институт Карлье. Не знаю, каким образом его матери удалось о нем узнать, но ей сказали, что это специальная школа для одаренных детей и что для Александра это может стать наилучшим вариантом. Она долго колебалась, даже спросила у меня совета. Думаю, она не хотела, чтобы ее сын был «особенным», чтобы он становился «ненормальным». Еще она говорила, что такие школы созданы не для них.
