– Именно так. Я проехал весь этот чертов путь, чтобы его увидеть. Отправить все это я мог федексом. Они даже его зубную щетку не взяли, чему он рад не будет.
– Уверен, они ему скажут, что вы приезжали. Показаться – это уже что-то, – говорит адвокат. – А сейчас мне пора.
Без дальнейших объяснений он отключается.
На скоростной дороге на заправке телефон снова ловит сигнал, но перестает работать банковская карточка.
– Да, – говорит мне представитель банка из Индии, а не из Паттерсона, Нью-Джерси. – Ее действие прекращено.
– Почему?
– Защита от недобросовестного доступа. Вы знаете свой пароль?
– Иисус грядет! – кричу я. На меня оборачиваются.
– Без богохульства, – предупреждает человек в телефоне.
– Это не богохульство, это мой пароль.
Тишина, нарушаемая щелканьем компьютерных клавиш.
– Пятнадцать долларов в кафетерии больницы, покупка в садовом магазине?
– Да, это я платил. Кто заблокировал мою карту?
– Этого я вам сказать не могу, но вам высылаются новые карты. Вы их должны будете получить в течение недели, максимум – десяти дней.
– Вы можете послать мне карту туда, где я сейчас живу, потому что я не в городе?
– К сожалению, мы можем послать их только на тот адрес, который у нас записан.
– Убери сотовый! – орет на меня кто-то.
– Ты хочешь тут всех нас взорвать? – вмешивается другой.
– От машины своей отойди, кретин!
С заправочным пистолетом в одной руке и телефоном в другой я смотрю на них возмущенно.
– Ты читать умеешь, дебил недоделанный? – орет один из них и показывает на плакат над колонками: «Искра от сотового телефона или иного электронного устройства может воспламенить пары бензина. Не ведите разговоров и не набирайте текстовых сообщений во время заправки».
Я убираю руку с пистолета. Он выскальзывает из горловины и плещет мне на туфли. Отойдя от машины, я кричу громче:
– Я на заправочной станции в сотнях миль от моего отделения банка, – кричу я в телефон. – И я бы спросил ваше имя, но вы же назоветесь Джоном или Томом или еще каким-нибудь выдуманным именем, чтобы «звучало» по-американски, а на самом деле оно какое-нибудь Аби-Маню.
– Вы желаете говорить с супервайзером?
– Да, пожалуйста.
Я возвращаюсь к машине и запускаю мотор, собравшись в ожидании взрыва, которого не происходит. Трубку берет дама-супервайзер, я повторяю весь рассказ, упоминая в конце тот факт, что у меня нет наличных и я нахожусь на заправочной станции в сотнях миль от дома.
– Похоже, счет был заморожен из-за недопущения вполне законного действия, – говорит супервайзер.
– Вы заморозили мой счет, я этого не делал.
– Вам нужны деньги? – спрашивает она.
– Да.
– К этим счетам подключена кредитная линия, которая по какой-то причине не заблокирована. Можете брать оттуда. Доступная сумма – шестьдесят тысяч долларов, и ее можно снять в любом банкомате в количестве до тысячи долларов в день за вычетом транзакционных сборов.
В продуктовой лавочке заправочной станции я снимаю деньги и засовываю их в карман.
В город Джорджа я приезжаю уже под вечер – в медлительное время дня, когда все вроде бы повисает в воздухе незаконченным, пока наконец не нальют коктейли. Будь мы котами, мы бы спали.
Я еду не в дом, а в синагогу. Мне нужен совет. Паркуюсь. Выключаю мотор, но выйти из машины не могу. Как будто застрял. Как вы думаете, может быть, что раввин выйдет и поговорит со мной? Существуют храмы с въездом на машине? Я набираю телефонный справочник и узнаю номер. В синагоге установлена автоматизированная система. «Если вас интересует школа иврита – нажмите «два». Если хотите узнать расписание богослужений – нажмите «один». Чтобы соединиться с приемной ребе Шарфенбенгера, нажмите «три».
Я нажимаю «три», трубку берет женщина.
– Ни хао!
– Я бы хотел говорить с ребе.
– Ребе очень занят.
– Я недавно перенес утрату, ребе выступал на похоронах. Мы с ним пожали друг другу руки.
– Вы член конгрегации?
– Я – нет, а мой брат – да. У моего племянника здесь будет бар-мицва.
– Допустим, вы бы вступили в конгрегацию. Мы бы стали с вами разговаривать.
– Я здесь не живу.
– Вы делаете пожертвование?
В голосе женщины слышится что-то очень странное. Будто она переводит, а не говорит сама.
– Простите за нескромный вопрос, но у вас необычный акцент. Откуда вы?
– Я китайская еврейка. Удочеренная взрослая.
– Сколько вам было лет, когда вас удочерили?
– Двадцать три. Приехала семья искать младенца. Младенцы им не понравились, они взяли меня. Я как младенец. Я не имею образования. Я ничего не знаю. Для всех выгодная сделка. Мы шутим – я большая новорожденная. Мне не смешно. Мне нравится быть еврейкой. Хорошие праздники, вкусный суп. – Пауза. – Так какое большое вы делаете пожертвование?
– Вас следует понимать так, что я покупаю время ребе?
– Еврейская община нуждается во многом, сильно поврежденная фаянсовой пеламидой.
– Финансовой пирамидой?
– Да, деньги ушли в дым. Сколько вы будете давать?
– Сто долларов.
– Это нехорошо. Вы делаете лучше?
– Сколько бы вы предложили?
– Минимум пятьсот.
– Хорошо. И сколько времени уделит мне ребе за пятьсот долларов?
– Двадцать минут.
– Вы очень хороший еврей, – говорю я. – Хороший бизнесмен.
– Бизнесвумен.
Я диктую ей номер моей кредитной карты, и она меня переводит в режим ожидания на минуту. Слышна древняя музыка – марш евреев через пустыню.
– Карта отклонена.
– Почему?
– Не было сказано. Позвоните туда, потом позвоните мне опять. Пока, шлимазл[3].
Она правда сказала «шлимазл»?
Выезжая с парковки, я едва не задеваю всем бортом грузовик доставки.
В доме меня ждет другая записка, лежащая на полу под почтовой щелью:
«Я тебя работаю. Будь дома».
– Тесси, кто эти записки оставил? Ты видела, чтобы кто-то приходил? Или чья-то неизвестная рука бросает их в щель? И как эта рука выглядит? И что она от меня хочет?
Тесси на меня смотрит, будто говорит: «Слушай, друг, я вижу, что ты стараешься, но я тебя едва знаю, а тут столько последнее время всякой фигни творилось, что я даже не знаю, с чего начать».
