Книга Украденный голос. Гиляровский и Шаляпин - Андрей Добров

Я бывал в разных переделках, видел смерть во многих страшных обличьях, воевал. Но всегда смерть ходила мимо меня, поражала своей костяной рукой других. И я к этому привык. Еще год назад я чудом выбрался из кровавого месива Ходынки, бродил среди поля задавленных, искалеченных людей, принявших нелепую мучительную смерть в страшной давке. Но и тогда я не ощущал на себе ее дыхания – мне казалось, что так и должно быть – погибают другие – не я. Я – всего лишь описатель трагедий, сторонний наблюдатель.

Может быть, именно поэтому я и сейчас не испугался за себя, хотя и оказался в ситуации смертельно опасной. Нет – я испугался за Шаляпина. Погибнуть так нелепо – в грязном подземном переходе, в полной темноте, от рук сволочей, даже не понимающих, какой талант они губят ради жалкой добычи, – вот что действительно испугало меня.

– Болдоха, – сказал я угрожающе. – Где Шаляпин? Что ты с ним сделал?

– А тута, неподалеку, – услышал я глумливый голос своего проводника. – С ним пара моих ребят. Ты про него не думай, ты про себя думай.

– Чего тебе надо? Денег? Я тебе все дам, только отпусти его. Не губи его талант.

Болдоха хихикнул:

– Ляксеич! Нешто мы не понимаем? Но тут уж ничего сделать нельзя.

– Почему?

– В бегах я. А вы меня видели. Легавых выведете.

– Я же обещал, что не выведу.

– Обещал, – подтвердил каторжник. – А все же так спокойней мне будет. Положу вас тут, в «Яме». Точно не выдадите.

Почему он так много говорит? Почему не нападает в темноте? Я опустил руку в карман и продел пальцы в кастет.

– Ты ведь нас ждал, Болдоха?

– Ждал. Мне в трубу крикнули, что вы идете.

Значит, пока мы шли к «Утюгу», Болдоха успел договориться с дружками и организовал засаду. А все его увертки и нежелание вести нас к доктору были только для затягивания времени. Но если он не один, значит, сейчас ко мне подбирается кто-то из его людей. И вправду – я краем уха услышал за спиной тихое чавканье грязи под чьими-то ногами. Болдоха разговаривал со мной, давая своему приятелю сориентироваться на голос в темноте. В любой момент можно было ожидать удара ножом в спину.

Ну что же, не в моих интересах было спокойно ждать, пока этот удар будет нанесен. Я как можно тише шагнул вперед.

– Болдоха!

– А? – раздалось прямо передо мной.

– Ну и гад ты!

Каторжник рассмеялся. В этот момент я протянул руки, схватил его за грудки и, резко крутанувшись на месте, закрылся телом каторжника как щитом.

– Ты что? – только и успел крикнуть Болдоха – его человек напал. Послышались два глухих удара, а потом каторжник вдруг напрягся в моих руках и завыл: – У-у-уй! Дура!

Я с силой толкнул его тело на нападавшего и отбежал назад. Мне срочно нужен был хоть какой свет, чтобы понять диспозицию. Вытащив дрожащими пальцами несколько спичек из коробка, я чиркнул ими и высоко поднял над головой. Во вспышке мне предстала такая картина – Болдоха медленно оседает на пол, а перед ним стоит тот самый мужик с «финкой», который угрожал мне перед входом в ночлежку, и круглыми глазами смотрит на дело своих рук. С его ножа капала черная кровь товарища.

Поудобней перехватив пальцами надетый на руку кастет, я бросил спички в его сторону – они погасли еще в полете. Снова стало темно.

Выстоять в одиночку, да еще и в темноте, против человека с ножом – задача смертельно сложная. Единственное, что мне оставалось, – испугать противника.

– Ну что, дубина, зарезал ты Болдоху? – зарычал я во всю силу своего голоса. – А сейчас я тебя тут порешу. Видал мой пятак? Я тебе пальцами горло вырву! Глаза выдавлю! Хрен твой заставлю жрать сырым! Ну, иди сюда!

Секунду было тихо, а потом мой противник вдруг сорвался с места, и его шаги быстро зашлепали по грязи прочь, удаляясь. Он испугался. Наверное, от нервного потрясения голос мой и произносимые им угрозы действительно показались ему страшными.

– Стой! Иди сюда! Сюда, я говорю! – орал я вслед убегавшему, надеясь, что он меня не послушается. Так и было – скоро вновь воцарилась тишина, прерываемая только скулежом сильно раненного Болдохи. Я наконец зажег свечу и увидел, что каторжник скрючился в грязи и скребет ногой – похоже, это была агония.

– Куда он тебя? – спросил я умирающего.

– Печенку порвал, – простонал Болдоха. – Зарезал, сука! Кончаюсь!

Я снял кастет и положил его в карман.

– Ляксеич! Помоги мне! К доктору… К доктору оттащи… Я покажу! Теперь точно! Помру же!

На мгновение я подумал воспользоваться этим предложением, но тут же вспомнил про Шаляпина, который, возможно, точно так же умирал сейчас где-нибудь неподалеку.

– Где Шаляпин? – спросил я Болдоху.

– Не знаю… Недалеко… Ляксеич! Перевяжи!

– Где Шаляпин? – не унимался я.

– Его… Его Комар с Ханыгой утащили… Не знаю куда… Недалеко… Ляксеич! Перевяжи! Ног не чую!

Болдоха хрипел и дрожал всем телом. Зрелище агонизирующего каторжника было препротивным, но видал я и похуже. А главное – надо было срочно искать моего спутника. Я же просто стоял у тела умирающего в надежде, что тот даст мне хотя бы направление поисков. Певца наверняка не могли далеко утащить – все же он был довольно большим малым.

– Моли теперь Бога, Болдоха. Пойду искать Шаляпина. Если он жив – вернусь и перевяжу тебя. А если мертв – пеняй на себя! А доктора я и без тебя найду!

С этими словами я повернулся и пошел вдоль стенки, освещая себе путь свечой. За моей спиной Болдоха прорычал из последних сил:

– Ляксеич! Ежели выживу – загрызу! Загрызу тебя, падла!

Но я уже не обращал на его угрозы никакого внимания. Борясь со слабостью от пережитого боя, я шел вдоль стенки «Ямы» – справа от меня была земляная стена, а слева я краем глаза видел холмики подземных могил – в некоторые из них были воткнутые кресты, связанные из серых мокрых досок. «Поставили бы и мне такой? – подумал я. – Или так закопали?»